Чернильная кровь

— Вы знаете дорогу в библиотеку. Хотя ее, пожалуй, пора переименовать в склад забытых сокровищ. — Он слегка пришепетывал. Язык у него спотыкался о зубы, как будто во рту не хватало места. — Виоланта сейчас рассматривает последнюю мою работу — насколько она способна там что-то разглядеть. Это изготовленный мною список историй, которые вы сочинили для ее сына. Признаться, я с большей охотой использовал бы этот пергамент для других текстов, но такова была воля Виоланты.

— От души сожалею, что вам приходится растрачивать свое искусство на такие пустяки, — ответил Фенолио, не удостоив и взглядом работу, которой был занят Бальбулус сейчас.

Фарид, похоже, тоже не интересовался миниатюрами. Он глядел в окно, за которым голубело небо — ярче всех красок, налипших на тонких кисточках. Зато Мегги очень хотелось посмотреть, насколько искусен Бальбулус в своем ремесле и по праву ли он держится так высокомерно. Она тихонько шагнула вперед и увидела окаймленную листовым золотом иллюстрацию. На ней был изображен замок между зеленых холмов, лес, роскошно одетый всадник, рой фей вокруг и белый олень, пускающийся в бегство. Никогда еще не видела Мегги такой миниатюры. Она светилась, как витраж, как окно в пергаменте. Ее тянуло склониться над миниатюрой, рассмотреть подробно лица, изгородь, цветы и облака, но Бальбулус смерил ее таким ледяным взглядом, что девочка покраснела и отошла.

— Поэма, которую вы вчера принесли, — сказал Бальбулус скучающим тоном, снова склоняясь над своей работой, — очень хороша. Если бы вы почаще писали в этом роде! Но вы, я знаю, предпочитаете сочинять истории для детей или песни для Пестрого Народа. Зачем? Чтобы ваши слова разносил ветер? Слова, передающиеся из уст в уста, не долговечнее мошки! Лишь записанное слово вечно.

— Вечно? — Фенолио произнес это так, словно в жизни не слыхивал ничего смешнее. — Вечным, Бальбулус, не бывает ничто, а для слов не может быть лучшей доли, чем раздаваться в устах шпильмана! Да, конечно, они при этом меняются, поются то на один, то на другой лад, но разве это не замечательно? История, которая при каждом повторении предстает в новом одеянии, — что может быть лучше? История, которая растет и покрывается почками, словно живая! А взгляните на те, что затиснуты между книжных страниц! Конечно, они, может быть, живут дольше, но ведь дыхание приходит к ним лишь тогда, когда кто-нибудь открывает книгу. Это звук, запертый в тюрьме переплета, и лишь человеческий голос пробуждает его к настоящей жизни! И тогда со страниц сыплются искры, Бальбулус! Тогда слова вылетают в мир, свободные, как птицы. Да, может быть, вы правы, и бумага дарует им бессмертие. Но что мне до этого за дело? Разве сам я тоже буду вечно жить между книжных страниц вместе с моими словами? Какая чушь! Мы не бессмертны, и этого даже прекраснейшие слова изменить не могут. Разве не так?

Бальбулус слушал его с неподвижным лицом.

— У вас весьма необычные взгляды, Чернильный Шелкопряд, — заметил он. — Что до меня, я высоко ценю бессмертие моей работы и ни в грош не ставлю шпильманов. Но вам, пожалуй, пора к Виоланте. Она наверняка скоро уйдет отсюда, чтобы выслушивать жалобы какого-нибудь крестьянина или ворчание торговцев по поводу разбойников, из-за которых дороги стали небезопасны. Стало невозможно достать сносный пергамент. Его воруют, а потом продают на рынках по неслыханным ценам. Вы представляете себе хотя бы приблизительно, сколько коз нужно забить на каждую из ваших историй?

— Примерно по одной на каждый двойной лист, — сказала Мегги.

Бальбулус снова смерил ее ледяным взглядом.

— Умная девочка! — Он говорил таким тоном, что похвала звучала обидно. — А почему так много? Потому что эти кретины пастухи гоняют стада сквозь репейник и колючки, не думая о том, что шкуры нужны как писчий материал!

— Я же вам все время говорю, Бальбулус, — сказал Фенолио, подталкивая Мегги к дверям библиотеки. — Бумага! Будущее принадлежит бумаге.

— Бумага! — Бальбулус презрительно фыркнул. — Господи, Чернильный Шелкопряд, я все же не думал, что вы до такой степени сбрендили.