Чернильный ангел

Уже стемнело, светла только поверхность озера — нежно-фиолетовая, неподвижная. И вдруг с того берега пришла одинокая волна, словно кто-то щелчком послал ее ко мне. Шлепнула, и снова все неподвижно. Я намыливаю голову, окунаю.

Мыло шелестит в ухе, тает.

Издалека, с того берега озера, вдруг, словно взорвавшись, а потом продолжаясь, раздается длинный треск мопеда. Треск этот огибает далекую дугу, временами глухо, словно попадая в мягкую яму, и вдруг вовсе замолкает, и расчетливый Викентий выкатывает из леса на утоптанную площадку перед домом уже беззвучно, по инерции. Потом перекидывает ногу, ложась над рамой горизонтально, словно делая ласточку. Вдруг соскакивает, бежит с заколотыми штанинами рядом с мопедом, останавливается. Отвязывает свисающий по обе стороны рамы пыльный мешок с травой и, прислонив мопед к дому, тремя вздергиваниями за углы вытряхивает из мешка накошенную траву и, перекинув через руку, относит его в сарай, где, я знаю, сейчас темно, и прохладно, и тыквенное семечко присохло к немытой миске.

В воздухе ненадолго остается размытый пыльный силуэт мешка. Уже прохладно, сыро. И пока еще не совсем темно, я торопливо ужинаю за столиком. Комары. Морщась от боли, делая сквозь зубы «с-с-с!», пригибаюсь, быстро оттягиваю носки, яростно расчесываю белые, уже твердые волдыри их укусов.

В темноте ухожу в комнату, закрываю окна. Потом приходит Викентий, и мы в темноте играем с ним светящимися картами, записываем светящимися чернилами, расплачиваемся светящимися деньгами. Потом вдруг все это гаснет.

И вот я уже засыпаю. Ноги от усталости звенят и словно всплывают к потолку. Приходится набросить еще одно одеяло, чтобы удержать их горизонтально.

Теплая, почти горячая вода вдруг выливается из уха.

Утром я выхожу на берег, смотрю. Ветки, свисающие над водой, заставляют так же мучительно морщиться, как и волосы, спадающие на лоб.

Я сталкиваю лодку, запрыгиваю на ее узкую поднятую корму коленями, лодка качается, хлюпает. Сохраняя равновесие, упираюсь ладонями в борта, и в ладонях остаются продольные вмятины — сначала белые, потом красные. Вытягиваю ноги, упираюсь. Сначала я гребу мелко и часто, весла скребут по дну, поднимая мутные коридорчики песка, но вот я выскребаюсь на глубину и начинаю грести спокойно.

От качаний лодки уходят первые в этот день волны, шлепают о берег. Вода прозрачная, в ней видно все, до мельчайшего листика. Весла, обмакиваясь в прозрачную воду, словно искривляются, ломаются.

Вот я оказываюсь над большой глубиной, но все равно виден ковер мелких листьев на дне и затонувшее бревно, наклонно торчащее вверх из мягкого.

В лодке под скамейкой просунут большой сачок на толстой кривой отполированной ручке, с серой, засохшей сеткой, кое-где спутанной, сцепленной попавшими в нее черными обломками веток и аккуратными цилиндрическими кусочками камышовых стеблей. Водяная трава, попавшая в сетку, уже высохла, посерела и почти не отличается от связанных узелками нитей сетки.

Одно весло, треснувшее, обито тонкой светлой жестью.

Оглядываясь, я держу на большое серебристое дерево, единственное на том берегу. Уже различается большое дупло, заложенное кирпичами и залитое смолой. Нависает желтая трава. Маленький, сухой, крошащийся земляной обрывчик. У берега — теплый, неподвижный воздух. Неприступные, грязные кусты, казавшиеся с того берега такими уютными. Вода у берега черная, темная, с внезапно выступающей из темноты светлой, изогнутой корягой.

В одном месте берег уходит, и дальше я плыву то ли старицей, то ли каналом — мелкая, теплая вода, окруженная пыльными нагретыми кустами, перетянутая тонкой, теплой, блистающей паутиной.

В тихой жаре дребезжат стрекозы.

Я отталкиваюсь веслом, оставляя его сзади, потом тянусь, выдергиваю, и из этого места на дне сразу начинают выскакивать сердитые, быстрые, болтливые пузыри.

Вода все теплее, застойнее, наконец она вся растекается между зарослями сочно-зеленых, склоненных трубчатых стеблей, похожих на огромный зеленый лук, с шариками наверху из сцепленных желтых, пересохших семян.

За эти стебли можно немножко подтягивать, подтягивать лодку, но если потянуть посильнее, стебли вытягиваются из дна, тянущий кулак вдруг чувствует неожиданное облегчение. Оставленные так, в воде, вытянутые стебли медленно всплывают и плавают рядом с лодкой.

Маленькая боковая бухточка, стоячая вода, покрытая пленкой черной пыли, пузырящаяся, но пузырями тоже пыльными... Духота. Низко торчат ветки. Я вдруг хватаюсь за одну из них, стараюсь выбраться из еще не остановившейся лодки, прыгаю, повисаю и с неожиданной легкостью соскальзываю — шершавая, тонкая, серо-зеленая кора снимается, сползает, оставляя голые, желтые, маслянисто-скользкие ветки.

Одна ветка ломается — ступенчатый излом, рыхлая сердцевина, как-то оказавшаяся отдельно, торчит из оставшегося на кусте обломка, свисает нежно-розовой колбаской.

Испуганно озираясь, составляю, втыкаю ветку, натягиваю кору обратно. Выбрасываю смятый лист, оказавшийся в потном кулаке.

После падения руки еще дрожат. Лист лежит на траве, медленно распрямляясь.