Черно-белый танец

«Антипохмельная терапия» а-ля Челышев сработала. Ноги трястись перестали, в голове тоже прояснилось. Настя вдруг увидела себя словно со стороны: сидит, подобрав ноги, на Сенькиной постели, в пустой общежитской комнате. А Сеня пристроился на краешке, держит ее за руку, по-докторски смотрит в глаза…

«Эх, не попасть бы мне из огня, да в полымя», – забеспокоилась Настя.

А Сеня ласково погладил ее по руке и взглянул на часы:

– Почти одиннадцать, пора двигать. Давай, выгребай карманы: попробуем на такси наскрести. А то у меня, извини, – только рупь в наличии. Рваный рупчик.

…Домой Настя вернулась в полночь. Мама и дед уже спали, только бабушка выглянула из своей комнаты:

– Ну, нагулялась?

«Нет, не совсем», – подумала Настя. Ее не покидала мысль: «Зря я послушалась Сеньку. Зря встала с его кровати и покорно ушла… А маме с бабулей – могла бы позвонить. И сказать, что мы к сынку-Аграновскому ушли продолжать. Они мне давно велели к Аграновскому присматриваться, из-за его папани, конечно…»

Настя твердой походкой прошла в свою комнату. Она знала: бабушка смотрит ей вслед и внимательно отслеживает: не качнет ли внучку? Не тяпнула ли она лишку на карнавале?

«Спасибо Сеньке – не качает».

В своей комнате Настя подошла к окну, откинула портьеру. И улыбнулась: Сеня стоял внизу, у подъезда. Как и обещал: ждал, пока она благополучно доберется до квартиры. Его черную куртку потихоньку укутывали белые хлопья снега.

Настя распахнула форточку, выкрикнула в морозную ночь:

– Ты – как шахматная доска!

В маминой комнате послышалось шевеление, и Настя поспешно захлопнула окно, схватила книгу, прыгнула на кровать.

На пороге показалась Ирина Егоровна, строго спросила дочь:

– Кому ты кричала?

– Принцу, мама, – счастливо улыбнулась Настя.

И подумала: «Вот дура! Как же я раньше-то его не замечала?!»

***

Смысл жизни оказался прост.

А внешне – ничего не изменилось. Совсем ничего.

Все та же квартира, и университет, и античная литература (ну зачем будущему корреспонденту нужны Овидии и Горации?), и прежний, из прошлой жизни, будильник с визгливым звонком…

Только теперь, когда будильник будил ее к первой паре (а за окном – темень, и топят неважно – хоть и блатной дом), Настя думала: «А я сегодня увижу Сеньку!» И вскакивала, бодро мчалась на кухню, на запах дедова кофе.

Егор Ильич наливал ей чашечку, усмехался:

– Что, прижилась в университете? Смотрю, повеселела… И к первой паре стала ходить.

Настя опускала глаза:

– А у нас гайки закрутили. За посещаемостью как звери следят.

– Да уж, за вами глаз да глаз нужен, – соглашался дед. И, кажется, посматривал на Настю подозрительно. А она изо всех сил старалась погасить блеск в глазах и принять скучающий, равнодушный вид.

…Подруга Милка никогда не скрывала от собственной матери своих поклонников. Кого только ни водила в дом: и безумновзглядых художников, и непризнанных поэтов и даже молчаливых крепышей из автосервиса. И со всеми Милина мама дружелюбно беседовала, а некоторым странствующим (например, из Питера) путникам даже предоставляла кров. А у Насти дома – совсем не так. Издавна повелось: только Эжен – гость желанный. А прочие парни немедленно подпадают под въедливый рентген маминых и бабушкиных взглядов. И расспросов. А, покинув их квартиру, подвергаются беспощадной обструкции. Один – икнул, у второго – «глаза ушлые», третий – в слове «звонить» ударение неправильно ставит.

Сеня же в их семье, как сказала мама, «даже и не рассматривался». Он свою бесперспективность, видать, хорошо понимал, и потому Настя совсем не удивилась, когда Арсений попросил:

– Слушай, Настюш… Давай твоим не будем говорить, что мы встречаемся.

Настя вздохнула.

– Да ладно… – неуверенно сказала она. – Что я, не взрослая? Права на личную жизнь не имею?

– Имеешь, конечно. Только зачем нам проблемы? Что я, не помню, как твои весь десятый класс на меня волком смотрели?

– Ну… дед не смотрел.

– Мамы твоей достаточно, и Шапокля… то есть бабушки. Да и дед, уверяю тебя, в восторг не придет, если узнает.

– Да плевать мне на них! – отмахивалась Настя.

– Зато мне – не плевать, – хмурился Сеня. – Начнется сразу… «Лимита безродная на нашу кровиночку посягает…» Думаешь, приятно?

– А ты на меня… посягаешь? – кокетливо улыбалась Настя.

– Ну что ты! Я к тебе и подойти боюсь! – хмыкал Сеня. Шутливо закрывался рукой от ее красоты неземной, воровато выглядывал из-под локтя…

Глаза его сияли, а Настя думала: «Да я полжизни отдам – за этот взгляд, и за его ресницы – смешные, как у коровы, и за брови – до чего ж лохматущие, надо их щеточкой причесать… Вот уж: дура из дур! За каким-то наркоманом Валерой гонялась!»

А за Сенькой гоняться было не надо. Он всегда делал именно то, что Настя от него и ждала. На переменах утягивал ее в секретное место – в закуток под черной лестницей, и Настя упивалась его лицом, его объятьями, его запахом (хоть Сеня и прожил в Москве, считай, полтора года, от него до сих пор пахло морем).