Черно-белый танец

Татьяна Дмитриевна резво вскочила и пошла на кухню за бокалами. А Настя осталась рассматривать комнату. Все смотрела – и не могла насмотреться. Почему ж ей так хорошо здесь? Что здесь особенного, в этой-то комнатухе? Одна сплошная бедность. Черно-белый старый телевизор. Ветхий шкаф, забитый книгами. На стене – скромный коврик. Может быть, дело в фотографиях, пришпиленных иголками прямо к коврику? В фотографиях, сплошь посвященных двум мужчинам – двум главным мужчинам в жизни Татьяны Дмитриевны? Фотографиях, на которых ее любимые Николашенька и Арсений… Они, двое, тут везде. Всех возрастов, всех настроений. Вот Сенька – пузан, малыш-младенец. Арсений – пионер. Сеня взрослый на большой официальной карточке, ниже бумажка с бабушкиной надписью: «Арсений на доске почета газеты „Советская промышленность“». А вот снимок молодого деда Николая в обнимку с бабушкой Татьяной. Карточка вся выцвела, но видно, какие они здесь счастливые, молодые, веселые; дед в старой гимнастерке, бабушка в ситцевом платье; рука Николая Арсеньича вольно лежит на ее плече; за спинами плещется море… «Видно, фотография как раз из тех, послевоенных времен», – подумала Настя.

Бабушка принесла бокалы. Настя откупорила бутылку, разлила. Они сделали по глотку.

– Я все-таки расскажу тебе, Настя. Пока я совсем не запьянела.

И Татьяна Дмитриевна продолжила свой рассказ. Теперь он порой прерывался долгими паузами. Иногда на глазах старушки показывались слезы, и тогда Настя подсаживалась к ней, обнимала, переводила разговор на пустяки – и только слегка успокоившись, Татьяна Дмитриевна продолжала рассказывать, порой от волнения перескакивая с пятого на десятое… И уже позже – ночью, перед тем, как заснуть – Настя восстановила дальнейший ее рассказ в хронологическом порядке…

…Разбирательство по «сигналу», поступившему на Николая Челышева, пришлось сделать открытым. Созвали партийное собрание больницы. И хотя оба, Николай Арсеньевич и Татьяна Дмитриевна, были беспартийными, их пригласили присутствовать.

Планировалось, что сперва выступит парторг, затем слово дадут главврачу Ефрему Самуиловичу. Главврач поведает собравшимся об успехах возглавляемой им больницы, особо останавливаясь на достижениях, которых добилась гордость лечебного учреждения – отделение онкологии. Затем выступит заведующий отделением Николай Челышев. Расскажет о том, как он организует лечебный процесс (в свете указаний мудрого вождя, великого учителя Иосифа Виссарионовича Сталина), а потом гневно открестится от облыжных домыслов в том, что в его отделении якобы занимаются знахарством. Затем по очереди возьмут слово двое партийных из отделения: медсестра и врач. И оба подчеркнут, что своих успехов онкология добилась именно благодаря руководству замечательного врача и организатора лечебного процесса Николая Челышева.

Однако на открытом партсобрании все пошло наперекосяк… Сначала, впрочем, разбирательство происходило по намеченному сценарию. Сказал речь парторг, затем главврач. Наконец предоставили слово Николаю Челышеву.

Он встал. Глаза его были красными. В руках он держал стопку бумаг – как впоследствии выяснилось, подлинных историй болезни, куда он вносил, какие препараты и в какой дозировке в действительности прописывались больным.

– Дорогие товарищи, – глухо сказал Челышев. Голос его дрожал: – То, о чем написано в анонимном письме, правда.

По залу пронесся глухой недоуменный ропот.

– Нет, конечно, неправда, – быстро поправился Николай Арсеньевич, – что я умышленно травлю советских людей, что выписываю им под видом лекарств опасные для жизни препараты. Но правда состоит в том, что порой я лечу пациентов не по инструкции.

В зале снова раздался вздох недоумения, а затем все на местах разом заговорили. Донеслись возгласы: «Что он сказал?… Лечит не по инструкции?! Да он в своем уме?!»

Председательствующий призвал зал к порядку и велел Челышеву продолжать. С этого момента Николай Арсеньевич, видимо, перестал волноваться и заговорил бодро, резко, смело.

– Да, я нарушаю инструкции, – сказал он. – Нарушаю, когда нет иного выхода. Нарушаю, когда становится очевидно, что летальный исход неизбежен. Когда тот факт, что пациент умрет, не вызывает сомнений. Вот тогда – и только тогда! – я действительно начинаю применять в его лечении препарат, не утвержденный Минздравом.

В зале опять раздался ропот – но если после первых слов Челышева на него смотрели как на странного чудака, то теперь у собравшихся врачей, медсестер и нянечек не осталось никаких сомнений в том, что Николай Арсеньевич – опасный сумасшедший. Шутка ли! Человек, по сути, признается в незаконном врачевании! Во всеуслышанье! На партийном собрании!… Да он сам себе подписывает приговор!

Вокруг выступавшего мигом образовалось свободное место. Те, кто окружал его, мгновенно отодвинулись или пересели. Все, за исключением Татьяны Дмитриевны. Та сидела рядом с Николаем, ни жива ни мертва, с нарастающим ледяным ужасом в груди. Она не знала, что делать. На ее глазах погибал любимый человек, но она не могла помочь ему!

А Челышев продолжал: