Черное безмолвие (сборник, 2-е издание)

— Сейчас, сейчас, записать я ее действительно успел от начала и до конца, я эту волну всегда караулю, а включается запись от автомата, так что это не я в общем-то молодец, а он — автомат. То, что я слышал, просто потрясающе. Сейчас послушаем. Только вот что: я уже знаю, о чем она. Давайте выйдем, станем лицом к Солнцу и пирамидам и послушаем.

Все молча поднялись и по очереди выскользнули из палатки.

Солнце склонялось к горизонту, и лучи его, озаряя пирамиды, летели ввысь, в чернеющее небо.

Пирамиды были словно очерчены ясными контурами. Чернота звездного неба была там — впереди, как бы ближе взмывались косые лучи уходящего Солнца; резкие переходы света и тени, вычерченные грани пирамид — все это перемешало черные краски неба с картин Куинджи и яркость солнца с картин Рериха, делало видимое фантастическим и нереальным.

Все затаили дыхание, всматриваясь в эту красоту… и тут воздух задрожал, ожив мощным голосом, сильным и красивым. Пел мужчина, и от его песни все замерли. Слова песни словно переносили собравшихся в далекое прошлое…

Жрец мастерок в мои руки вложил,
Кто я без бога? Что мог и чем жил?
Гнал я по полю тучных быков,
Чтобы властвовал царь и не вымер народ.
Было время, под Солнцем парящим я жил,
Жену полюбил и детей народил,
Старший сын красивым и стройным ходил,
Меч, копье, щит тяжелый носил.
Уходил с легионом, жена не спала.
Все смотрела в пустыню, все сына ждала.
Было счастье большое — домой приходил,
Из походов далеких дары приносил,
Но фракиец стрелой ему сердце пронзил,
И не знаю я, кто его в землю зарыл.
И была еще дочь — любви красота —
И стройна, высока, весела и умна,
Но вот злой победитель однажды пришел
И красавицу дочь в рабыни увел.
Не смогла пережить наше горе жена
И однажды под вечер на небо ушла.
Я проплакал всю ночь, я богов призывал,
Но в тоске и слезах лишь быка потерял.
Долго били, срамили, пытали меня,
Будто Хава моя быка увела.
Будто там, в небесах, тоже пища нужна.
И теперь я один, вместо песен детей
Слышу стук, перезвон железных цепей.
А в руках мастерок, предо мною стена,
Отделила от жизни меня навсегда.
Нет ни Солнца, ни рек, ни пустыни песка,
И должна не дрожать больная рука.
Гладкой будет сегодня у храма стена…
Вот придет фараон, самый мудрый из всех,
Он наместник богов, не допустит он грех,
Он обнимет меня и за труд одарит,
Взглянет прямо в глаза, цепи снять повелит,
Накормить он прикажет, дать чистой воды
И посмотрит на нас и на наши труды.
На стене он увидит себя и великого Ра
И в единстве великом еще и жреца.
Я согну свою спину, колени склоню,
Фараону и Солнцу я гимн пропою.
И прикажет светлейший наш царь-фараон
Отпустить нас на волю, ведь любит нас он.
Выйду к свету, закрою от Солнца глаза,
И вернутся ко мне и мой сын и жена,
Буду счастлив опять, буду жить и страдать
И быков по полям пыльной тучей гонять,
А пока предо мною стена и стена
И в разъеденных известью язвах рука…
Бог мой, Ра, фараон, помоги,
Внука мне хоть на миг покажи.
Пусть он будет счастливей меня,
Бог мой, Ра, пусть потомки услышат меня.

Голос умолк, а песня еще витала рядом, теплый воздух еще дрожал обращением к потомкам, а уже хотелось ее услышать вновь, еще и еще…

Молчание нарушил Иван Петрович.