Черное безмолвие

— Ты собираешься пробраться туда с боеголовкой, заминировать ей лагерь, забрать сына и уйти восвояси?

— Все проще. Я собираюсь приехать туда с боеголовкой, въехать на середину его лагеря, и, держа руку на кнопке детонатора, потребовать, чтобы Мадьяр отдал мне Колю, в противном случае я разнесу там все в радиусе пары километров.

— Это полный бред!.. — Марат задумывается, но не надолго. — Но я еду с тобой.

— Ты остаешься здесь!..

Мы замираем как вкопанные перед дверью в лазарет… дверь, стены, и даже потолок коридора исписаны ярко красной краской… Одно и то же слово повторяется из раза в раз, перетекая со стен на потолок и обратно. «БУБ»…

Этот «БУБ», словно безвкусные обои, украшает весь коридор и дверь в лазарет… «БУБ», «БУБ», «БУБ»… И лишь на двери, по диагонали, выведена зеленым цветом расшифровка этой аббревиатуры: «Бегуны, Убирайтесь в Безмолвие!»

— Твари! — выдыхает Марат. — Совсем оборзели! Ира, может все-таки стоит примкнуть к Мадьяру, и вместе с ним разворошить этот хренов муравейник?!

Я предпочитаю смолчать. Меня не покидает ощущение абсолютной нереальности происходящего, ощущение, что я живу в воображаемом мире, при чем мир этот порожден отнюдь не моим воображением. Ну а раз мир нереален, то нереальна и я… И значит, что бы я не делала, все это не имеет смысла… все равно все будет так, как задумано тем, кто придумал этот мир, в котором я — всего лишь пешка. Так какая разница, воевать с Мадьяром против завода, или с Сырецким против Мадьяра?

Как сказал один великий человек, в любой спор, любой конфликт и, естественно, любая война — это японский сай… Три острия: одна сторона, другая, а по середине — истина. И мне что-то совсем не хочется примыкать ни к одной из сторон. Я хочу найти истину! Что-то своей, реальное только для меня, и существующее вне этого мира…

Марат дергает ручку лазарета, но дверь не открывается. Заперта изнутри! Он трижды пинает дверь ногой, и только тогда, наконец, изнутри раздается голос Эзука:

— Ира, это ты?

— Нет, еще и я! — зло отвечает Марат. — Можно подумать, что на Ирке свет клином сошелся.

Дверь открывается — Эзук впускает нас внутрь. Первой меня встречает моя очаровательная хищница Виктория, прыгая мне на плечо.

— А где Анатолий? — спрашивает Эзук, но по его глазам я вижу, что он знает…

— Погиб. — отвечаю я, чувствуя всю шаблонность и, потому, неуместность своих слов. — Как Серега?

— Практически сразу после вашего отъезда уснул, и сейчас спит, как младенец.

— А… В общем, как он? С ним все будет в порядке?

— Думаю, что да. Врач сказал, что рана серьезная, и для человека — смертельная. Но не для бегуна… Он хотел придти еще раз, через несколько часов, осмотреть Сергея, но люди не впустили его.

— Те сволочи, что изрисовали всю дверь? — спрашивает Марат, хотя это и так ясно.

— Те люди, что теперь боятся бегунов больше, чем самого Безмолвия. — уклончиво отвечает Эзук. Что ж, вполне в его манере. Очень может быть, что он не изменит своего мнения даже когда эти самые люди начнут бить его ногами по лицу. Впервые мне приходит в голову, что Эзук, пожалуй, в гораздо большей степени христианин, чем все мы, вместе взятые. Даже больше, чем заводской архиепископ, для которого, прости меня, Господи, за недостойные слова о служителе твоей церкви, работа священников — лишь возможность чаще других жрать свежие огурцы и выращенных на подземной ферме цыплят.

— Ладно, — говорю я, — Люди, так люди. Я попрощаться пришла.

— Ты идешь к Мадьяру? — его лицо не выражает удивления. Он знал. Естественно, знал, а чего я, собственно, ожидала от человека, вымолившего у Господа чудо?

— Да. Еду забрать сына, но если не удастся — сотру там все в порошок, а его самого завяжу узлом и повешу на ближайший сук.

— Я еду с тобой. — тут же говорит Эзук.

Вот же ж блин, навязались на мою голову супермены! Разве вам всем не понятно, что я еду на верную смерть, и от того, что нас будет больше шансов выбраться не прибавится. А я готова умереть… Собственно, если разобраться, то зачем мне, вообще жить? Марат и Сергей могут уйти в Безмолвие, и там стать одинокими волками, медленно дичающими в черной пустоте. Эзук… Эзук — не знаю, но на заводе ему точно не место. Его просто убьют. И даже не за то, что он бегун, и не за то, что он столь усердно отрицает это, а просто за то, что он не такой, как все. Что он верит в бога гораздо глубже кого-либо, кого я знаю.