Черное и черное

Приготовлено оно было необычно. Но вид был заманчивым. Он подумал, было, дождаться ведьму и посмотреть, как она будет его есть, потом подумал, что ему не хочется разделять с ней трапезу. Зайцев добыл он, и имел полное право распоряжаться ими по своему усмотрению. А если она успела их отравить, то сейчас ему все равно, если он умрет, то ему больше не придется ломать себе голову что с ней делать, как себя с ней вести, и как выполнить обещание данное Мэннингу в таких сложных обстоятельствах. Мясо было ужасно вкусным. Он съел почти все. Но потом остановился, подумав, что ведьма тоже скорей всего была голодной, и если она упадет в обморок от голода, то ему придется тащить ее на руках. Потом снова подумал, что если она упадет в обморок, то это было бы прекрасным решением большинства его проблем. Он ненавидел женщин, без конца падающих в обморок и заставляющих таким образом себя куда-то тащить. Но, сейчас он мечтал об этом, блаженно зажмурившись, и представляя, как привяжет бесчувственное не сопротивляющееся тело ведьмы к лошади Ульрике и сдаст купцам. А когда она придет в себя, они будут уже далеко, и она будет уже их проблемой. Помечтав, он открыл глаза и посмотрел на мясо. Но, его голод уже исчез. Можно было конечно съесть мясо их тактических соображений, но он не захотел этого делать. Черт с ним, с обмороком. Подумал он. В конце концов, ведьмы тоже люди и она была голодной. Поэтому он убрал остатки мяса в сумку и завязал пакет. Поводьями лошади Ульрике.

Подремав, а затем погуляв по поляне и в лесу рядом с местом их спонтанного лагеря, он вернулся опять к лошадям. Его одежда высохла, и он оделся. Ведьма все не появлялась. Его это обеспокоило. Но не намного, лошадь Ульрике была на месте. Не могла же она уйти без своего подарка. И без своего ножа. И без сумки. Но, тут он вспомнил, что на лошади она ездить не умела, и хоть и была бесконечно счастлива от того, что ей подарили лошадь, но та была ей в общем-то ни к чему. Что-то как будто начало покидать его душу. Сначала он попытался поискать ее, но поиски ни к чему не привели. Потом попытался позвать. Но, и это ничего не дало. Он понял, что она ушла. И стал думать, куда она могла бы уйти? Он вскочил на Грома и поскакал к городским воротам. Входящей в город ее не видели. И на дороге ее никто не видел. Значит, в город она не пошла. Он вернулся к озеру.

Его охватывали злость, досада и какая-то странная тоска. Что за тоска он понять не мог, не мог он тосковать оттого, что чудовище, отравившее его жизнь в эти дни, наконец, бесследно исчезло из его жизни. И почему-то он все меньше верил себе, что она чудовище. Он вспомнил, как она ждала его с охоты. И хотя, не мог избавиться от ощущения, что и тогда она ждала не его, но все равно, ждала его возвращения с такими скорбными далекими глазами, что ему тяжело было покидать ее одну, и как она засветилась, увидев его. Она была такой хрупкой в этот момент, как эфемерный туманный цветок, колыхаемый ветром. И ее так хотелось защитить от скорби, но он боялся, что если он коснется ее, то его движение разорвет ее на кусочки, и она исчезнет. Теперь она, действительно, исчезла. И он не знал, что его больше пугало сейчас. То, что где-то она сейчас совсем одна с этой ее появляющейся временами обезоруженной хрупкостью, или то, что она сейчас где-то может убивать много людей, или то, что он не сможет выполнить обещание Мэннингу, или то, что она будет с кем-то еще, также как с ним, возможно даже с тем, кого ночью она пыталась заменить Ульрихом. И он подумал, что неважно чудовище она или нет, она лживая тварь. А этого было достаточно, чтобы его перестали интересовать ее желтые глаза, счастливые ли, печальные ли или еще какие.

Он пообещал себе, что найдет мерзкую ведьму во чтобы то не стало, чтобы выполнить обещание Мэннингу. Но, не нашел даже намека на ее след за пределами поляны. Когда наступила ночь, искать уже было бессмысленно. Утром он доел мясо, порадовавшись своему христианскому милосердию, собрал вещи, в том числе, на всякий случай, и ее вещи. И поехал на дорогу. Там он выбрал нужное направление и отправился в монастырь, отвлеченно обдумывая, каким образом описать ковенту и товарищам последние события, которые с ним произошли. На душе у него было нелегко, но ему было спокойно.

Когда он достиг, наконец, стен монастыря, было уже за полдень следующего дня. Он переоделся, отобедал, пообщался с товарищами, а затем комтур вызвал его к себе. Когда он пришел в советную залу, то увидел там ковент в полном составе и еще несколько сановников. Даже ландкомтур находился сейчас здесь. В зале царило напряжение и растерянность. Ульриха любили и уважали в Ордене, теперь ему грозила виселица. Произошедшее шокировало всех. Насилие не было столь уж великим преступлением, чтобы нести за него серьезную ответственность. Но изнасилована был дочь барона, и этого никак нельзя было замять. Незнакомый ему монах, судя по всему отряженный Орденом на разбирательство его дела, обратился к нему: