Черное озеро (СИ)

Какой же глупой я была. Знала же, что Амур не был мне верен полностью. Конечно, не был, он же жил при царе, в окружении придворных дам. Он всегда умел говорить женщинам то, что они хотят услышать. Почему я думала, что Катерина могла противостоять его чарам? Они проводили много времени вместе. Как давно? Почему он посягнул на святыню?

Разумовский встает за спину воровки, деловито оглядывая её записи.

— Забавно. Ты пишешь звуками.

Жмурюсь. Не хватало ещё распускать сопли при всех.

— Что, прости?

— У нас три языка: один для речи, он тесно связан со вторым, на нём проповедуют, третий для письменности.

Теплая ладонь аккуратно касается моего плеча. Рука скользит по предплечью. Катунь всегда меня утешал.

Он всегда был ко мне слишком добр. Я этого не заслужила.

— Века два назад такого не было. Народ был богобоязненнее. Прекрасное было время. — ною я, старательно скрывая дрожь в голосе. Клоунада затянулась и порядком мне поднадоела. Хочется спать, но, прежде чем поднимусь мне стоило бы успокоиться.

— Ремесло куртизанок, зато как улучшилось.

— Два века назад? — изумлённо переспрашивает Инесса. Рука замирает, и я поднимаю заплаканные глаза. Теплая ручонка принадлежит воровке. Она ласково задержалась на локте. Отпрыгиваю от неё, как от огня. Ножка табуретки надламывается, и я оказываюсь на полу.

Богиня тебя побери.

— Ты же не хочешь сказать, что тебе две сотни лет? — Инесса ахает, глядя на наши озадаченные лица. — Больше?! Да вы прикалываетесь!

Она чокнутая. Амур смотрит на неё не скрывая удивления. Разумовский встаёт позади Инессы, опираясь на спинку стула, к которому она совсем недавно была привязана. Он точно положил на нее глаз.

Сердце предательски колет от осознания того, что мой муж ускользает, как песок сквозь пальцы. Как мне жить, зная, что ничего не сделала, дабы исправить свое положение?

— Сколько тебе лет? — щурится девка.

— Явно больше двух сотен, не находишь?

— Я бы сказала, что ты хорошо сохранился, да мама учила, что врать — плохо.

Катунь издаёт смешок, маскируя его под кашель. Это не спасает его от злобного взгляда Амура. Он резко опускает спинку стула, и Инесса чуть не опрокидывает стол. Она вцепляется в руки моего мужа, решающего уронить её или нет.

— Ты ведёшь себя неподобающе. — цедит он, грозно возвышаясь над воровкой.

— Не подобающе для кого? Вы — кучка преступников. Не тебе учить меня морали.

— Амур служил при дворе. — вклинивается Нахимов.

— Кем? Воспитателем?

— Это не имеет значения. — Амур трясёт стул, и Инесса вжимается в спинку. Черные кудри растрепались и торчат во все стороны.

— Не тебе меня воспитывать.

— Она с характером. — констатирую я, в попытках отвлечься от горькой правды.

Катерина — святая. И пусть многие не возлюбили Новых Богов, в честь неё и по сей день воздвигаются церкви. А Амур сумел испоганить и её память.

— Выдрессирую. — Холодно бросает мой муж и глядит на Катуня. Нахимов лениво пожимает плечами. На нём из одежд всё ещё лишь просторные штаны. Отодвигаюсь чуть дальше. Внезапно, сумасшедшая смелеет. Инесса пыхтит и скрещивает руки на груди. Она с испытывающе смеряет Разумовского взглядом, приторно сладко протягивая гласные:

— Ты ничего не сделаешь. У нас же сделка. Или хочешь лишиться пальца, мой сладкий?

***

С полсотни свечей на витиеватых подсвечниках расположились по всему банкетному залу. Огни танцуют между кружащимися парочками, подрагивая в отражении мраморного пола. Два длинных дубовых стола, уставленных алкоголем и едой, тянутся вдоль лазурных стен. От обилия запахов внутренности жалобно сжимаются в животе, умоляя попробовать всё.

Когда-то я не могла и мечтать оказаться в летнем дворце.