Черное озеро (СИ)

Идэр оборачивается, одаривая меня обворожительной улыбкой.

И пускай она отдает всю себя, мне всегда будет этого мало. Я хочу большего. Мне всегда будет не хватать.

– Нравится? – С глупым влюбленным придыханием выговариваю я, едва не разевая рот от переполняющей меня радости. Знаю ответ на вопрос, но не устану повторять его из вечера в вечер, всякий раз, когда на тонких пальчиках виднеется новое кольцо или же длинную шею обвивает только что купленное колье.

Ничего не могу поделать с неимоверным удовольствием, получаемым от похвалы и признания моей исключительности. Любая возможность поговорить должна быть использована. Тем более, если речь шла о том, как сильно она меня любит.

– Конечно. – ласково отвечает невеста. Я кратко киваю, понимая, что нам уже нужно покидать дом. Царь не любит ждать. В спальню проходит пара служанок в передниках, надетых поверх льняных платьев. Они молчат, едва слышно шелестя подолами. Идэр издает протяжный писк, видя платье в руках прислуги. Наряд расшит бисером и драгоценными камнями. Густые темные брови возлюбленной поднимаются, когда она хлопает в ладоши от восторга. Глядя на ее детское ликование, ме не удаётся сдержать улыбки.

Я люблю ее. Она – все, чего я мог хотеть. А на свете нет прекраснее чувства иметь то, что желаешь.

***

Сегодня я в очередной раз пообещал себе, что не умру. Мои конвоиры клялись в обратном.

Солнце светит прямо над головой, обжигая голые плечи, живот и спину. Кожу стянуло и при каждом наклоне или резком повороте она лопается. Из старых ран, оставленные розгами на спине, что не могут зажить уж одиннадцать суток, ровно столько, сколько мы движемся на север, почти не прекращая сочится кровь.

Метод воспитания кнутом и пряником прекрасен в своей действенности, за исключением случаев, когда под рукой имеется исключительно кнут.

Царские прихвостни, гордо именующие себя дружинниками, возлюбили ближнего своего в моём лице настолько, что бить меня разрешается только тому, кто отличится особой доблестью. Я бы ответил им взаимностью, но накрепко сцепленные кандалами кисти стали безвольными отростками, страшно огорчавшими меня своей беспомощностью.

Идя на казнь, я не боюсь презрения в возгласах разгневанной толпы или манерных улыбок Совета, что вынесет мне смертный приговор. Меня пугает лишь липкое ощущение собственной никчёмности. Оно не покидает меня ни на миг, напоминая, что даже самый дикий Зверь, будучи в клетке, должен принять правила дрессировщиков. Иначе его ждет участь шерстяного ковра под сапогами правосудия.

Правда, я всё равно погибну несмотря на моё повиновение властям.

И я…сдался. Точнее, мне пришлось отложить происки и бурные фантазии о побеге на второй план. На первом у меня был плотный угольно-черный льняной мешок, преградивший взор. Все, что мне оставалось делать – это плестись в тишине.

Солдаты не самые лучшие собеседники, если не худшие.

С каждым шагом приближаясь к смерти я все глубже увязаю в воспоминаниях, озадачивая себя единственным вопросом, имеющим смысл: «когда все пошло наперекосяк?»

Я винил всех и каждого: царя, Богов, мать и свою без пяти минут жену, но не себя. Я – жертва обстоятельств. Меня растили искусным убийцей. Мать привила любовь к стратегии, поощряла холодное отношение к чужим чувствам и с трепетом взращивала во мне лютую ненависть. Холодный расчет – вот что, по её мнению, могло сделать из меня достойного человека. В пример она всегда ставила себя. Достойно, ничего не скажешь.