Черное перо серой вороны

Вызвав лифт, он спустился на второй этаж, постоял, прислушиваясь: на первом этаже разговаривали. Вызвали лифт. Голоса сместились и стали глуше. Лифт, пощелкивая, полез вверх. В глубоком колодце лестничных пролетов установилась настороженная тишина. Щупляков достал из кармана пакет, из пакета что-то лохматое, в полумраке на ощупь приклеил себе седую бороду и усы. Затем спустился на первый этаж, в стороне от бдительной консьержки, еще несколько ступенек к двери черного хода, открыл ее ключом, вышел и пошагал, прихрамывая, опираясь на палку, к окраине города, время от времени проверяясь, не идет ли кто за ним следом. Нет, никто не шел.

За последними «хрущебами» кончалась цивилизация и начинался частный сектор — без асфальта, водопровода, канализации, газа. Газ, правда, был, но в баллонах, имелось электричество, несколько водоразборных колонок на пересечении улиц с переулками, а кое у кого колодцы во дворах. Над крышами торчали печные трубы. Щупляков брел по пыльной улице мимо домишек, построенных задолго до начала двадцать первого века. Крытые где шифером, где железом, где только рубероидом, уже во многих местах поросшим густым ярко-зеленым мхом, они таращились подслеповатыми окнами сквозь листву деревьев и кустов на дома противоположной стороны улицы. За заборами неспешно пошевеливалась чужая, неинтересная жизнь.

Возле аккуратной калитки в таком же аккуратном заборе, за которым густо разрослись кусты сирени и жасмина, Щупляков остановился и постучал в него палкой. Прошло минуты две-три, прежде чем отрылась дверь и на крыльцо вышел человек лет шестидесяти, в пузырчатых штанах неопределенного цвета и покроя, в линялой безрукавке, облегавшей широкую грудь и покатые плечи, в которых еще угадывалась былая сила. Он с прищуром глянул на стоящего у калитки человека, спросил:

— Чего надо?

— Подай убогому на пропитание, мил человек, — хриплым голосом ответил Щупляков.

— Не там просишь, дед, — послышалось в ответ.

— У кого ж, мил человек, и просить, как не у таких же убогих, как я сам? Не в «Ручейке» же. Так там не только не подадут, а еще и по шее накостыляют.

Мужчина на крыльце явно раздумывал. Затем спустился по ступенькам, подошел к калитке, взялся за штакетины руками, спросил негромко:

— Щупляков, ты, что ли?

— Черт тебя обманешь, — коротко хохотнул Щупляков, но тоже тихо, с оглядкой.

Мужчина открыл калитку, пропустил гостя, посмотрел влево-вправо, и только тогда пошел следом.

Они сидели за столом напротив друг друга, рассматривали друг друга и молчали. Хозяин, с лицом, изрезанным морщинами, смотрел из-под лохматых бровей весьма неласково; Щупляков, не сняв бороды и усов, но без шляпы и очков, с легкой усмешкой.

Первым не выдержал хозяин, спросил:

— Говори, с чем пожаловал.

— С чем пожаловал, чуть позже. А пока небольшая предыстория. О том, что Алексей Дмитриевич Улыбышев обосновался в Угорске, я узнал от Левина. Это тот Левин, который из Четвертого управления. Он меня и рекомендовал Осевкину. Я тогда на мели сидел, выбирать было не из чего. А что тебя не навестил, так исключительно потому, что берег для особого случая.

Говоря так, Щупляков лукавил: не навестил он своего бывшего сослуживца не потому, что берег для случая, хотя и это нельзя сбрасывать со счетов, а исключительно потому, что бывший подполковник госбезопасности Улыбышев был весьма трудным человеком, и трудным именно для начальства, которое таких людей не жаловало, полагая, что лучше иметь в подчинении исполнительного дурака, чем умника, желающего знать больше, чем ему положено, и действующего в соответствии с этими знаниями. Улыбышева вытурили из органов за год до того, как все начало разваливаться. И, скорее всего, потому, чтобы не мешал этому развалу. А вслед за ним и тех, кто работал с Улыбышевым. Щупляков оказался в числе прочих. Он понимал, что, хотя все это осталось в прошлом, но в очень недалеком прошлом, потому нет никаких гарантий, что Улыбышев не стоит в этом городке на каком-нибудь учете, и всякий, якшающийся с ним, тоже может подпасть под этот учет. Тем более у Щуплякова не было желания встречаться со своим бывшим начальником, который знал не только сильные, но и слабые стороны своего подчиненного.

— И что, такой случай наступил? — спросил Улыбышев.

— Думаю, что да, — ответил Щупляков, и на этот раз он не лукавил: Улыбышев, действительно, мог ему пригодиться.

— За тобой следят?

— Не замечал. Но… береженого бог бережет. Да и ситуация такая, что лучше для меня и для дела, чтобы Осевкин о наших связях не знал.

— Слышал я кое-что о вашей ситуации. Городок маленький, муха не пролетит, чтобы кто-то ее не заметил.

— Это я понял довольно скоро. С одной стороны хорошо, с другой — не очень.

— Обычная вещь, — подтвердил Улыбышев, оторвав от стола ладонь в предупреждающем жесте. Затем, повернувшись лицом к двери, позвал: — Гюлечка! Зайди на минутку!