Черное пламя Раграна 2

Вот выйти из кабинета первым — это действительно дурной тон, но именно так он сейчас и поступает. Потому что ждать, пока они вынесут свои тела в приемную времени нет. Потому что он не знает, не чувствует, что с Авророй, а когда почувствует, может быть слишком поздно.

— Трин, проводи гостей, пожалуйста, — на ходу бросил секретарю, касаясь коммуникатора и вызывая водителя.

Он у нее уже через полчаса. Было бы гораздо быстрее, если бы не наблова истерика, которую инд Хамир закатил прямо в приемной. Натуральная истерика, недостойная не то что президента Лархарры, возглавляющего страну уже несколько приличных сроков (бессменно, пустившего корни в пески), а даже женщины, которая умеет держать себя в руках. Впрочем, до его истерики ему нет никакого дела, а вот до одной маленькой, хрупкой, но очень сильной женщины есть.

Поэтому он сейчас взлетает по лестнице к ее спальне и стучит костяшками пальцев по двери:

— Аврора! Аврора, открой.

Она открывает на удивление сразу же, как будто только его и ждала. Белого цвета, у нее и без того светлая кожа, но сейчас она кажется просто белее снегов. Он шагает внутрь, ощупывая ее взглядом — а потом резко притягивает к себе и обнимает. В его руках Аврора кажется еще более хрупкой, но сейчас ощутимо напрягается.

— Бен, — тихо говорит она, явно пытаясь отстраниться, — я его обожгла. Я причинила ему боль. Я не нарочно, но… но…

Вот видно же, что сейчас заплачет. Странно, но представить именно ее плачущей очень сложно, настолько несгибаемый стержень чувствуется внутри этой женщины. Поэтому он увлекает ее за собой на небольшой диванчик у окна и, глядя ей в глаза, спрашивает:

— Что произошло?

Пока Аврора собирается с мыслями, он думает… да всякие совершеннейшие нелепости. О том, что только одна женщина до нее называла его так, но никаких чувств в словах той женщины не было. Не было в ней и доверия к нему, и желания стать ближе, вообще ничего — а Аврора тянется к нему изначально, подсознательно и так искренне, так до безумия откровенно, сама того не понимая, что даже это одно просто сводит с ума.

— Мы поссорились, — она вздыхает. — Сильно. Лар вцепился в мою руку, и…

Он берет ее за руку, разворачивает и смотрит на красные, налившиеся кровью лунки — следы от детских ногтей. Нежная кожа содрана, это видно даже несмотря на узор, который сейчас обманчиво-спокоен, но только узор. Его самого обжигает яростью при мысли о том, что этот мальчишка причинил ей боль.

— Он тебя защищал, — это получается на удивление сухо. Просто потому, что хочется сдержать звенящие в голосе эмоции: ей они точно не понравятся.

— Кто?

— Узор. Пламя. Он воспринял поведение твоего сына как агрессию.

— Но он же ребенок!

— Он причинил тебе боль, Аврора. В животном мире понятия ребенок нет. Если драконенок не в игре пытается укусить или поцарапать брата, сестру или родителей, ему прилетает.

— Но мы не в животном мире! — Ее глаза широко распахиваются. — Это мой сын! Я причинила ему боль!

— А он причинил боль тебе.

Аврора сверкает глазами:

— Я не хочу этого! Я об этом не просила! Мне вот это вот все… — Сердито дергает рукав вниз. — Не нужно!

— Но оно есть.

— Я не хочу обжигать своего сына!

— Значит, кому-то придется объяснить твоему сыну, что обижать маму не стоит.

Она качает головой:

— Ты сейчас серьезно?! Поверить не могу.

— Да, я серьезно. Серьезнее некуда. Я буду учить тебя взаимодействию с пламенем, Аврора, но эта ситуация — не твоя вина.

— А чья? Маленького ребенка? — теперь в ее голосе звучит сарказм.

— В том числе. Ему надо учиться ответственности за свои действия уже сейчас.

— Кошмар. Скажи мне, кто тебя воспитывал, и я оторву ему руки и язык! — Слова срываются с ее губ раньше, чем она успевает их остановить, и это неожиданно больно. Еще больнее, когда обжигает ее чувствами, когда она понимает, что сказала, и слишком много всего накладывается — эмоций, воспоминаний, все это в крошечном отрезке времени, чтобы удержать в себе возможный резкий ответ. Поэтому он поднимается и говорит:

— Я его приведу, — и выходит раньше, чем Аврора успевает что-либо сказать.

Когда ее нет рядом, не так больно. Конечно, она говорила на эмоциях. Конечно, она не так давно его знает, но это все равно получается больно. Настолько, что он даже не ожидал, что приходится остановиться у дверей детской, чтобы перевести дух.

Эстфардхара он долгое время считал отцом. Он в самом деле думал, что Кроунгарду есть дело до мальчишки, которого тот вывез из страны, из города, разрушенного пламенем благодаря его же собственным усилиям.