Черное платье на десерт

– Ладно, я расскажу, но все это страшно глупо и ничего не имеет под собой, абсолютно ничего… Дело в том, что после исчезновения Лены я действительно долго искал ее и сильно пристрастился к выпивке. Как рассказывали мне мои знакомые и друзья, в пьяном виде я часто говорил о том, что мечтаю убить Лену… И вот тогда-то и поплыл слух, что я УЖЕ УБИЛ ЕЕ. Ведь она пропала, ее нигде не было. А у нас же люди сами знаете какие… Вот злые языки и оболгали меня, да так, что мне пришлось уехать. Я должен был доказывать, что никого не убивал. Меня даже задержали по какому-то анонимному письму, в котором говорилось, что я убил ее… Но если я и хотел этого, то все равно никогда бы не совершил над ней ничего такого…

– А что, если, находясь в пьяном виде, вы все-таки убили ее, а потом забыли об этом?

– С таким же успехом в убийстве Лены можно было бы обвинить кого угодно, даже вас! А вы попробуйте доказать подобное…

После этих слов Скворцов подумал о том, что Лебедев лжет. Что он виделся со своей женой. Может, и не двадцать, а пять лет назад, когда, по его словам, она «умерла от воспаления легких»… А что, если это он помог ей умереть?..

* * *

Я понимала, что если наш разговор со Смоленской был подслушан, то те, кто заинтересован в аресте Изольды, теперь будут следить за мной в надежде, что я приведу их прямо к тетке. Поэтому мне, прежде чем выйти из дома, надо было продумать маршрут, чтобы оторваться от возможного «хвоста». Вот если бы еще знать, где искать Изольду!

От усталости и нервного перевозбуждения я просто валилась с ног. Приняв ванну и полежав немного в маминой постели, я поняла, что мне стало еще хуже. Я была слишком голодна, чтобы заставить себя думать об Изольде, а не о бутерброде с колбасой.

Но холодильник моей дорогой мамочки зиял пустотой. Глаз дразнила лишь консервированная сладкая кукуруза, которую я терпеть не могла.

Понимая, что если я выйду из дома, то уже навряд ли вернусь прежде, чем разыщу Изольду, я оделась во все джинсовое и удобное, вырвала из книги, исписанной моими каракулями, продиктованную Смоленской абракадабру, вынула мини-кассету из автоответчика, где могли быть важные для тетки сообщения, и вышла из квартиры с предчувствием того, что вернусь сюда уже не скоро.

И тут я услышала телефонный звонок. «Изольда?! Смоленская?!»

Дрожащими руками отперев все три замка, я ворвалась обратно в квартиру и схватила трубку:

– Кто это? Вы, Екатерина Ивановна? Не молчите!

И вдруг услышала:

– Валентина, это я, Варнава.

Я швырнула трубку – Варнава, которого я любила, остался в поезде, в купе, он пил там горячий чай с лимоном, смотрел в окно, и его отражение сливалось с моим… Или, быть может, он глушил коньяк в «Ротонде»… Я допускала даже, что он катался по городу в цирковом шарабане вместе с Еленой Пунш – женщиной, которую он по-настоящему любил и никак не мог смириться с мыслью о ее смерти… Это и был Варнава. А не тот мужлан, который насиловал меня всю ночь на адлерской квартире, уверенный в том, что каждым своим движением приносит мне неземное счастье… «Ненавижу!..»

С гордо поднятой головой, свидетельствующей о нахлынувшем на меня чувстве уверенности в себе, самодостаточности, я покинула квартиру.

Но снова вернулась. Ксерокс! Чудесный цветной мамин ксерокс, игрушка, при помощи которой она делала копии фотографий своих африканских животных… Необходимо было подстраховаться на тот случай, если вдруг меня прижмут к стенке с деньжищами, которые я оставила в камере хранения. «Кукла» – опасная и смешная штука, от которой веет смертельным холодом и духом авантюризма… На изготовление нужного количества «липы» у меня ушла уйма дорогой маминой бумаги и, конечно, времени, но я была увлечена, а потому не замечала его течения… Зато потом, когда сумка, набитая бумажными пухлыми пачками, была готова, я почувствовала удовлетворение. Вот теперь можно было покинуть эту квартиру для того, чтобы сначала отвезти «деньги» на вокзал, а уж потом и пообедать как следует.

В подъезде я шарахалась от собственной тени – мне всюду мерещились следящие за мной глаза.

На солнечной веселой улице, заполненной нарядно одетыми прохожими, машинами, велосипедами, трамваями и витринами магазинов, я немного отошла, успокоилась, почувствовав себя частицей этой городской суеты и бестолковой людской толчеи, где, как мне казалось, я запросто могу затеряться, раствориться, исчезнуть для всех тех, кто охотится за Изольдой.

Я отвезла сумку и спрятала ее в ячейку камеры хранения, соседнюю с «моей», где лежали настоящие деньги, после чего вернулась в центр города и зашла в первое попавшееся кафе. У меня в глазах зарябило от всего красного – стулья, столы, стены, ковры и даже стойка бара были жуткого кровавого оттенка. И только девушка на раздаче красовалась в умопомрачительном ярко-зеленом коротеньком платье. Она посмотрела на меня своими изумрудными (думаю, что это были все же линзы) глазами и широко улыбнулась, спросив, не желаю ли я попробовать горячей грибной лапши… Я сказала, что желаю попробовать не только лапшу, но и салат, и говяжий язык, и пирог с клубникой…