Черное Рождество

– И решили Стасского устранить? – невинно задал вопрос Горецкий.

– Ах, оставьте! – Капитан закричал, как кричал он, должно быть, в шторм на своей канонерке. – Я его терпеть не мог, это верно, но не боялся. Ну, рассказал бы он, посмеялся бы надо мной еще раз, а что еще он мне сделать мог? Да стал бы я из-за такого мелкого мерзавца грех на душу брать! А что вам сразу не рассказал, то виноват, струсил. Думаю – аптекарь, яд, – сразу меня и заподозрят.

– Ну что ж, Орест Николаевич, я все понял, спасибо вам за разъяснение, – вздохнул Горецкий, – вы свободны.

* * *

Похороны устроили под вечер. Два солдата вырыли могилу неподалеку от татарского кладбища, положили тело в самодельный дощатый гроб и забили крышку.

Капитан Сильверсван прочел молитву и сказал несколько слов о том, что все мы смертны и что нельзя об этом забывать. Помолчали немного, всем было неловко.

– Давайте, ребятушки! – махнул Колзаков солдатам с лопатами.

Земля гулко стучала о крышку гроба. После солдаты поставили грубо сколоченный крест и ушли. Полковник Горецкий в похоронах участия не принимал, Саенко тоже куда-то запропастился. Юлия Львовна держалась в сторонке и старалась не встречаться с Борисом взглядом.

Горецкий провел это время, сидя в полутемной комнате, куря и размышляя.

Наконец он решился, собрал в стопочку листки с записями и вышел в большую комнату как раз, когда унылая компания вернулась с похорон.

– Господа! – обратился Аркадий Петрович к вошедшим. – Я знаю, что эта история вам порядком надоела. Мне тоже есть чем заняться. Но я прошу вас посвятить расследованию еще один вечер. Дело в том, что я нахожусь в тупике. Я долго беседовал со всеми вами, выслушал всех и пришел к выводу, что отравить Стасского в принципе мог каждый из вас. Мотив во всяком случае был у каждого, Стасский всем был неприятен. Теоретически у каждого была возможность всыпать яд в вино Стасскому, потому что он с бокалом в руке кружил по комнате, даже ставил его на стол и находился иногда вне поля зрения. Итак, я призываю вас мобилизоваться и помочь мне устроить следственный эксперимент.

– Что еще такое? – недовольно заговорил Ткачев.

– Мы воссоздадим обстановку вчерашнего ужина, каждый припомнит, где он находился, что делал и говорил. И, возможно, тогда я смогу понять, кто же из вас говорит не правду, кто отравил Стасского… Вы согласны, господа? Обещаю, что если эксперимент не удастся, я оставлю вас в покое.

– С трудом верится, – пробурчал Борис.

– Я согласна, – неожиданно произнесла Юлия Львовна, внимательно глядя на Горецкого.

Он поспешно отвернулся.

– Я тоже согласен, – поспешил Сильверсван.

– А я – как все, – улыбнулся Колзаков.

Остальные только кивнули. Горецкий подозвал невесть откуда появившегося Саенко и стал тихо с ним совещаться.

– Нет нигде… трудно искать… татар в деревню понаехало на похороны Мусы… всех не проверишь… – донеслось до Бориса бормотанье Саенко.

Он отошел в сторону, потому что ему надоели интриги. Украдкой он поглядывал на Юлию Львовну и все думал: она или не она? И если не она, то кто же?

* * *

– Итак, – начал Горецкий, – первыми в комнату пришли покойный Стасский и лейтенант. Как я уже говорил, роль Стасского буду играть я. Господин лейтенант, где вы стояли? Примерно здесь? – Горецкий встал рядом с Ткачевым и окликнул Бориса:

– Борис Андреич, когда вы вошли, что вы наблюдали?

Ордынцев вошел в комнату, окинул ее взглядом.

– Стасский стоял чуть левее… так, правильно. А господин лейтенант – вполоборота к нему. Когда я вошел, они разошлись. Да, примерно так.

Полковник и лейтенант изобразили мимическую сцену и остановились в разных концах горницы.

– Так, вы стояли там же, где сейчас? – уточнил Горецкий и сделал пометку на своем листе. – Теперь вошли Колзаков, Сильверсван и Юлия Львовна. Прошу, входите!

Все трое вошли друг за другом. На открытом лице Колзакова читалась неловкость оттого, что он занят таким глупым несерьезным делом.

Горецкий сверился со своими записями и громко сказал:

– Фатима-ханум, прошу!

Фатима, как обычно закутанная до глаз, вошла в горницу, внесла, как в роковой вечер, хлеб и изюм. Сама ее поза, наклон плеч, Кроме традиционной покорности, выражали скорбь и недавно перенесенное горе. Она поставила тарелки и вышла. Колзаков, вспомнив свою прежнюю реплику, повернулся к гостям и произнес:

– Извините, господа, у нас только два… теперь уже только один приличный бокал. Для самогона и кружки подойдут, а хорошее вино из них пить не годится.

Горецкий заглянул в свои записи и сказал:

– Сейчас Стасский сделал очередной свой выпад… Борис Андреевич его одернул… – Да, я сказал: «Найдите себе другой объект для насмешек». Стасский сделал вид, что ни над кем не насмехался… – Потом подошел черед реплики Ореста Николаевича. – Горецкий снова справился со своими записями, затем подошел к Ткачеву и, взяв его за плечо, осторожно повернул:

– По-моему, Владимир Антонович, вы стояли немного не так.

Ткачев удивленно взглянул на него, пожал плечами, но подчинился.

– Орест Николаевич, ваша реплика! Сильверсван, наморщив лоб, постарался припомнить свои слова: