Черное Рождество

Глубокой ночью дом угомонился. Колзаков похрапывал в темноте с чувством выполненного долга. Борис лежал на кровати, не раздеваясь, он и не собирался ложиться. Стихли последние шорохи, ни одна дверь больше не скрипела.

Борис встал, нашарил в темноте ботинки и вышел, крадучись, из комнаты. На дворе было тихо, даже орех стоял недвижим, ни одна ветка не шелохнулась. Борис осторожно обогнул дом.

«Господи, сделай так, чтобы она оставила окно открытым!» – мысленно взмолился он.

Он нажал на раму, она легко подалась. Он шепотом позвал Юлию. Никто ему не ответил, хотя он чувствовал присутствие в комнате человека. Совершенно бесшумно Борис перекинул ноги через подоконник и в полной темноте двинулся по комнате к TOW месту, где стояла кровать.

– Прости меня! – шепнул он в темноту и протянул руку.

Юлия лежала на спине и плакала беззвучно, без рыданий и всхлипываний. Он приподнял легкое, почти невесомое тело, губами пытался вытереть слезы.

– Прости меня, прости… – все повторял он.

Она ничего ему не отвечала, только вздыхала. И тогда он понял, что плачет она совсем не из-за него. Слезы по-прежнему текли у нее по щекам, не останавливаясь. Острое чувство жалости кольнуло Бориса в сердце. Он обнял Юлию и прижал к груди.

– Не плачь, ну не плачь, – шепотом повторял он. – Все прошло, все закончилось, ты забудешь его, забудешь… Человек не может горевать вечно. Ты оживешь, тебя будут любить… Она вдруг застонала и обняла его крепко-крепко.

– Люби меня, люби! Я не могу больше так жить!

Она шептала ему что-то в жару и страсти, он отвечал, бродя пересохшими губами по ее телу. Никто из них не слышал слов другого, но чувствовал их всей кожей…

* * *

На следующий день уезжали все, кроме Бориса и Колзакова. Полковник Горецкий выполнил все, что было намечено, – то есть арестовал бывшего председателя большевистского подпольного комитета Макарова, и между делом еще успел расследовать убийство поручика Стасского. Раненый Макаров наутро чувствовал себя бодрее, и полковник распорядился погрузить его на подводу. Его товарищей – двух татар – так и не нашли, – те сумели удрать либо же прятались где-то у родственников.

Канонерка Сильверсвана была полностью разбита, нечего было и думать ее чинить. Поэтому капитан ехал вместе с Горецким в Севастополь за новым назначением. Немногочисленные матросы пока оставались на стрелке под командованием Колзакова.

Юлия Львовна тоже ехала в Севастополь. Борис оставил ее на рассвете спящую, и с тех пор они не сказали друг другу ни слова. Юлия Львовна была занята – сначала ухаживала за раненым Макаровым, потом долго разговаривала с хозяйкой.

К крыльцу подогнали две подводы, на одной сидел тот самый равнодушный медлительный татарин, что третьего дня привез полковника Горецкого с Саенко.

Положили на подводу немногочисленные вещи. Юлия Львовна первая подошла попрощаться.

– Прощайте, Борис Андреевич, – спокойно негромким голосом проговорила она.

* * *

Борис изумленно поднял на нее взгляд. Это все, что она способна ему сказать – холодное «прощайте»? Глаза ее смотрели на него приветливо, но отчужденно.

«Как ты можешь так со мной после того, что было вчера? – спрашивал его взгляд. – Или ты хочешь заставить меня думать, что ничего не было?»

«Было, – отвечал ее взгляд, – было, но все кончилось».

– Прощайте, – пробормотал Борис и взял ее руку, чтобы поцеловать, но перехватил недовольный взгляд Горецкого, страшно разозлился и отпустил руку Юлии Львовны.

– Прощайте, Николай Иванович, голубчик. – Юлия Львовна перекрестила Колзакова.

– Дай вам Бог счастья, – растрогался Колзаков.

Она заторопилась к подводе.

– Всего доброго, Борис Андреевич, – сказал Горецкий, рассеянно наблюдая за Юлией Львовной, которая легко оперлась на руку Сильверсвана и села на подводу.

– Еще встретимся, Крым тесный… Борис кивнул Саенко и отвернулся. Татарин крикнул лошадям по-своему, и подводы тронулись.

– Что, Николай Иванович, самогону у вас не осталось? – неожиданно для себя спросил Борис.

– Да бросьте вы, поручик, – нахмурился Колзаков, – воевать надо, и так нас здесь мало.

– Скучно, – пожаловался Борис.

– Ничего, недельки через две сменят нас, в другое место воевать поедем.

Спору нет, веселее, когда тут с нами Юлия Львовна жила, да ведь непорядок это.

– Непорядок, – вздохнул Борис, – в голове у меня непорядок от этой женщины. Вот скажите, Колзаков, – какой он был, этот поручик Богуславский, если такая женщина его столько лет забыть не может?

– Да как сказать, – смутился Колзаков, – вы уж не обижайтесь, а только поручик-то сильно на вас похож был. Высокий, волосы светлые… глаза опять же похожи, походка… «Вот тебе и раз! – пронеслось в голове у Бориса. – Выдумала что-то про смерть, говорила, что хочет меня спасти, а оказывается, я просто был похож… И вчера ночью она любила не меня, а память свою…»

– Эх, Николай Иваныч! – Борис хлопнул Колзакова по плечу. – Пойдем, что ли, по красным постреляем, авось мне полегчает.

– И то дело! – откликнулся Колзаков. – Скоро пять часов, перестрелка начнется. А то выдумал – среди бела дня самогон пить…

* * *