Черное сердце

– А ты ждал, что он меня тебе представит? Ножкой шаркнет? Родословную зачитает?! Придется самой: Куо Чамчай, сестра этого балбеса. Твоя невеста, между прочим.

– Так ты удаганка? Девка-визгунья[47]? – я припомнил давний рассказ Уота. – Погоди! Моя – кто?! А ну, повтори!

– Еще раз услышу про визгунью, – Уотова сестра нахмурилась. Пальцы ее резко сжались на косяке двери. Скрипнули когти, оставляя в дереве глубокие борозды, – оторву, что не жалко. Тебе чего не жалко, боотур? Для любимой невесты?

– Это кто тебе такое сказал? Про невесту?

– Это я сказала! – вспылила Чамчай. Хлестнула по полу хвостом: – Уоту сказала, понял? Не скажи я, что пойду за тебя замуж, он бы тебя в кашу истолок! В труху смолол! А так он семейный, родственный. Сестриных женихов любит, ценит, не убивает. Уж я-то знаю, у меня этих женихов было – хоть на зиму квась! К вам, боотурам, подход нужен, иначе гиблое дело…

– Ты что же, спасала меня?

– Ой, умница! Голова-котел! Ну прямо Уот, одно соображение!

– А зачем ты меня спасала? Кто я тебе?

– Кто? Никто.

– Арт-татай! Ты что, правда замуж за меня хочешь?!

При виде невесты я едва опять не забоотурился.

– Ой, бедолага, – Чамчай улыбнулась с такой грустью, что у меня аж в носу защипало. Лицо ее на краткий миг стало почти человеческим. – Милый ты мой мальчик! Как же тебе не повезло в жизни! Что думаешь, то и говоришь. А чего не говоришь, то и без слов видно. Ладно, молчи, не позорься. Давай лучше, пошевеливайся – или оставайся и женись.

– Пошевеливайся?

– Ты уезжать вообще собираешься? Или тебе у нас медом намазано?!

– Уезжать?

Чамчай тяжко вздохнула – точь-в-точь дядя Сарын, когда ему не удавалось с первого раза объяснить мне простую вещь. Простую для дяди Сарына, разумеется. Обычно он не отступал, твердил, талдычил, заходил с боков, и в итоге до меня доходило.

Вот и Чамчай не отступила:

– Уезжать. На коне. Верхом. Ты верхом ездишь?

– Я же боотур! Конечно, езжу.

– Вот я и вижу, что боотур. Короче, пока Уот в подземельях, садись на своего коня и скачи во весь опор. Все, разговор окончен.

– Разговор-то окончен, только я не могу.

– Это еще почему? Здоровье не позволяет?

– Я слово дал.

– Какое слово? Кому?

– Уоту, брату твоему. Поклялся, что не убегу.

– Слово, значит? И что, будешь держать?

– Буду.

– Прям-таки будешь? Двумя руками?!

– Да хоть зубами! Сказал, буду, значит, буду.

– Ну ты и честный…

В слове «честный» я отчетливо услышал: «дурак». И знаете что? Хотите, верьте, хотите, нет, а Чамчай произнесла это с уважением. Вот тогда-то я окончательно уверился: передо мной женщина. Адьярайша, страшилище, но женщина. Только женщины умеют так, чтоб и «честный», и «дурак», и с уважением! Айталын, правда, еще не умеет. У нее если «дурак», значит, дурак, и ни капли уважения! С другой стороны, Чамчай постарше будет. Небось, повзрослеет Айталын, поживет с такими братьями, как мы с Нюргуном – тоже научится.

– Больных надо жалеть, – буркнула Чамчай. – Больных надо лечить. Даже если они и не желают лечиться… Я тебя отпускаю, честный. Освобождаю от слова. Так Уоту и скажу: я тебя отпустила. Ты ни о чем не просил, слово не нарушал. Я сама тебе велела: пошел вон! Могу повторить: пошел вон! Слышишь меня? Уезжай!

– Ага, я уеду, а Уот тебе как наподдаст!

– Уот? Мне? Думаешь, ты первый женишок, которого я выгнала? Бэкийэ Суорун – раз! Мэчюйэр Эртюк – два! Кырбыйа-боотур, Чабыргай-хан, Эсюктэй Суодуйа – три, четыре, пять! Этот, как его… Ытык Кыйбырдан – шесть! Да я только и делаю, что вас отсюда гоню! Уот вам шеи мылит, а я гоню, спасаю! Осточертело уже замуж за вас ходить! Ненави-и-и-ижу!

Я едва успел зажать уши, видя, как она набирает в грудь воздух. И все равно прорвалось даже сквозь заслон – ржавым ножом по железу. А еще обижается, когда ее Девкой-Визгуньей дразнят! Ф-фух, чуть опять не расширился…

Обождав, пока смолкнет эхо, я с большой осторожностью убрал ладони.

– Не уеду. Хоть насмерть меня завизжи, не уеду.

– Вон, – еле слышно прошептала Чамчай. – Убирайся…

– Я не тебе слово давал. Извини, я остаюсь.

Острые плечи Чамчай поникли. Длиннющие руки обвисли плетями, когти царапнули по полу. С визгом из Уотовой сестры будто вышел весь воздух, а на новый вдох сил не осталось. Я побагровел от стыда. Вроде, все правильно сказал, стыдиться нечего, а на сердце камень. Она, понимаешь, ради меня старалась, спасала, невестой назвалась, а я уперся, скотина неблагодарная, и не спасаюсь. Совсем как Зайчик на цепи – звон, лязг, а толку чуть.

Беда одна не ходит. Мой злополучный живот громко напомнил о себе, и я чуть слюной не захлебнулся.

– Слушай, Чамчай, у вас еда в доме найдется?

– Голодный, что ли?

– Как волк! Как целая стая!

Чамчай шмыгнула носом-пешней. Отвернулась:

– Найдется. Айда на кухню…

Она пошла впереди, помахивая дымным хвостом: указывала дорогу. Я двинулся следом. Хотя дорогу я и так знал: дома-то типовые.

Песня вторая