Черное сердце

Трейси внимательно наблюдал за сэнсеем, он прекрасно понимал, что скрыть правду от этого человека ему не удастся. На лбу выступил пот.

— Они приходят и уходят, — наконец пробормотал он.

— Что ж, — голос Хигуре звучал бесстрастно, — по крайней мере, тебя что-то тревожит.

— Да, — Трейси перешел на шепот, — все началось снова, как тогда. Можно сказать, что я получил повестку. Хигуре подошел ближе, сейчас лицо его было в тени.

— Ты нужен им?

— Да.

— И что же ты будешь делать?

Трейси закрыл глаза, сердце его стучало как молот.

— Я сам хочу этого... дело касается моего друга.

— Это твой долг?

— Да.

— Долг вещь серьезная. — Глаза сэнсея превратились в узкие щелочки.

— Произошло убийство, — Трейси сцепил напряженные ладони, — я не знаю, как оно произошло, я не знаю, кто был исполнителем, но это убийство, я чувствую.

— Надо доверять своим ощущениям, мягко проговорил Хигуре. — Мы оба прекрасно знаем, насколько ты силен и тренирован.

— Будет еще одно убийство.

И снова в раздевалке повисла тишина.

— Кажется, я говорю о себе, — усмехнулся Трейси.

— Верно, — Хигуре осторожно взял его за руку, — твое путешествие еще не закончено. Делай то, что ты должен делать и не сопротивляйся этому. Ты должен научиться верить себе, это будет повторением пройденного: ты умел это в джунглях Камбоджи, — Хигуре убрал руку. — Верь в себя, как я верю в тебя.

Выражение лица его изменилось, он поклонился Трейси:

— А теперь атакуй меня на поражение.

* * *

Лорин тяжело опустилась на деревянную скамью — из окна с мозаичными стеклами на нее падал приглушенный свет, руки Лорин дрожали.

На ней было трико, шерстяные гетры, доходившие почти до бедер, и розовые пуанты. Золотистые волосы заплетены в косичку и заколоты на макушке.

Она удивленно разглядывала свои дрожащие руки. Чуть поодаль Мартин Влаский распекал одну из новых балерин, у которой никак не получался вход в па-де-де — данный вариант па-де-де придумал сам Влаский лет пятьдесят назад, и потому злился всерьез, не забывая, впрочем, выразительно поглядывать на Лорин.

— Нет, моя милая, нет. Ты же просто гримасничаешь, — он слегка поправил угол наклона головы девушки, — не играй роль — танцуй, это все, что от тебя требуется: танцевать. Твоя техника — твое искусство.

Как выяснилось, это касалось и ее партнера:

— Не стесняйтесь показывать свою технику. Только почувствовав ее, вы сможете включить внутренний секундомер и тогда вход в па-де-де будет действительно синхронным. Это очень важно, вам понятно?

Девушка — не старше девятнадцати — молча кивнула, но выражение лица ее было явно раздраженным. Мартин усмехнулся: с новенькими всегда так. Из них надо выдавливать все их собственные представления о балете и вбивать свои, проверенные временем, и только тогда можно выковать экспрессию движения в чистом виде. Он слегка дернул головой, давая паре сигнал повторить па-де-де. Мысли его вернулись к Лорин. Что заставляет ее так переживать, недоумевал он, что даже отражается на работе? Насколько Мартин знал ее — а пять лет жизни в балете равны пятидесяти годам обычной жизни, — для Лорин существует только одно — танец, и только ему, танцу, посвящает она всю себя. В этом он никогда не сомневался, по-другому и быть не может.

Но сейчас, после падения и травмы берда, ее отношение к делу изменилось — не очень заметно, но изменилось. Мартин знал многих танцовщиков, чьи профессиональные и даже человеческие качества после травм резко менялись. Но от Лорин Маршалл он этого никак не мог ожидать.

Он относился к Лорин как отец к дочери, а сейчас эта дочь была печальна, ее снедала какая-то тоска. Дело было не только в уникальном даре Лорин: он просто питал к ней по-настоящему теплые чувства и выделял из труппы, хотя в нее входили несколько прим, каждая из которых составила бы славу любому театру мира. Сам Мартин был известен как противник традиционной балетной школы, к звездам относился так, словно они были простыми смертными, но слава его компенсировала все. Он поставил несколько балетов специально для Лорин и ему вовсе не улыбалось потерять такую танцовщицу.

Не имеющая понятия о переживаниях учителя, Лорин с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, она чувствовала, что из глаз вот-вот хлынут слезы. Она сжала зубы и приказала себе: «Не реви, идиотка, не реви!».

Поход в офис Трейси и свидание с ним потребовали гораздо большего мужества и силы воли, чем она могла себе представить. Да еще сказать то, что она ему сказала! Она не могла поверить, что у нее хватит на это сил, но потом ее всю трясло, и даже сейчас в горле все еще стоял комок.

А после она поехала на репетицию, отзанималась четыре часа и, вернувшись домой в свою маленькую квартиру на Семьдесят шестой улице, вдруг обнаружила, что напрочь не помнит, чем она эти четыре часа занималась.

Она, не раздеваясь, рухнула в постель. Очень долго она вообще ни о чем не думала, а просто прижималась к мягкому матрасу, как ребенок к матери, и в какой-то момент у нее возникло чувство защищенности и покоя.