Черное сердце

– И ты оставил работу в «Метрониксе» ради вот этого? – он покачал головой.

– Я ненавидел эту работу, – возразил Эллиот, – и ты знаешь, почему. А играю я на сцене потому, что люблю театр.

– Но играешь ты плохо, – спокойным тоном констатировал Киеу.

– Ты – ублюдок, и ты об этом знаешь.

– Я всего лишь сказал правду, – Киеу не понимал, почему такое возмущение. – Я бы никогда не солгал тебе, Эллиот.

– Ну-ну, – прорычал Эллиот. – И ты совершенно не заинтересован в том, чтобы вытащить меня отсюда. Скажешь, что это тоже правда?

Киеу покачал головой:

– Конечно же, нет. Ты сам хорошо знаешь. Но факт и то, что за полгода работы в «Метрониксе» ты проявил истинные способности к делу. Ты бы и сам смог это понять, если бы не помешали твои, гм, личные пристрастия. Ты знаешь, – тихо произнес Киеу, – что оставаясь там, ты мог бы иметь все. Деньги. Власть. Все. Но тебе казалось, что это не твое, что тебя принуждают этим заниматься. – Он шагнул поближе к Эллиоту. – Возьмем, к примеру, твои задания. Тебе известны некоторые части большого целого. Порою, Эллиот, это меня беспокоит. Меня тревожит жизнь, которую ты ведешь. В ней нет достоинства, нет чести. А ведь тебе доверили информацию, которая носит, скажем, взрывоопасный характер.

Киеу заглянул в темные глаза Эллиота.

– Позволь мне задать тебе один вопрос. Расскажешь ли ты кому-либо об «Ангке»?

– Нет, – быстро ответил Эллиот. – Конечно же, нет! – И возмущенным тоном добавил: – С чего бы это?

– Ну, например, за деньги.

– Слушай, ты, сукин сын. Я такого никогда не сделаю. Ты совершенно не понимаешь ситуации. Я не мог бы... Я просто не такой.

Киеу снова улыбнулся:

– Рад слышать это, Эллиот. Подозрение – очень плохая вещь. Оно гложет душу, – он внимательно вглядывался в лицо Эллиота. – И лучше все высказать в открытую и успокоиться, не правда ли?

В этот момент из полутьмы вышел еще кто-то, Эллиот услышал шаги и повернулся. Сердце его подскочило. Нэнси! Она улыбалась ему, значит, она передумала и вернулась, чтобы извиниться.

– Эл, – сказала она сладким голоском. – Это твой друг? – И взглянула на Киеу.

Эллиот напрягся, лицо его исказилось. Ну конечно! Вечно одна и та же история!

– Да, это мой друг, – сдавленно произнес он. – Киеу.

Нэнси разглядывала Киеу.

– Вы китаец? – она была заинтригована.

– Камбоджиец.

Глаза у Нэнси загорелись:

– Вы были там во время войны? Ваша семья погибла? – Она подхватила Киеу под руку, и прижалась грудью к его плечу.

– Я просто умираю от любопытства.

Эллиот наблюдал, как они исчезают в проходе. Сердце бешено колотилось.

– Черт бы его побрал, – пробормотал он. – Черт бы его побрал!

* * *

Трейси вышел из мраморного подъезда дома №1230 по Америка-авеню ровно в половине четвертого. Он все утро безуспешно дозванивался до Мойры и решил, что будет снова пытаться поймать ее после встречи с Атертоном Готтшалком.

У тротуара его поджидал сверкающий черный «линкольн». Шофер в серой униформе выскочил из машины и открыл заднюю дверь.

Трейси сел, кивнул шоферу и огляделся, надеясь увидеть в углу сиденья Готтшалка. Однако он был единственным пассажиром. Шофер тут же нажал на газ, и они бесшумно тронулись.

Ехали они на север, по направлению к южной оконечности Центрального парка. Там шофер свернул прямо в парк, оставив позади «Сан Мориц» и другие гостиницы.

Деревья были в полном цвету, и даже сейчас, жарким днем, в парке полно бегунов. Возле Семьдесят девятой улицы шофер замедлил ход.

Трейси вышел. Атертон Готтшалк стоял в тени зонтика, укрепленного на тележке торговца сосисками. На нем был серый костюм в тонкую белую полоску, серые ярко начищенные ботинки. Он был без головного убора, и ветер шевелил его длинные седые волосы. Он с огромным аппетитом ел хот-дог.

На лужайке за дорожкой для верховой езды дети, смеясь и визжа, бросали друг другу красно-бело-синий мяч. Они еще не знали, что мир полон беспокойства и страха. На детей в полном восторге лаял золотисто-рыжий охотничий пес.

– Мистер Ричтер, очень хорошо, что вы приехали, – объявил Атертон Готтшалк. Они направились через влажную черную дорожку для верховой езды, при этом Готтшалк старался не испачкать свои блистающие ботинки.

– Вы знаете, июль в Нью-Йорке просто замечателен, – сообщил он. – Особой жары еще нет, все в цвету, и не так душно, как в Вашингтоне. Просто стыд, что я не могу выбираться сюда чаще. – Он пожал плечами. – Но вы ведь и сами знаете, какова жизнь кандидата.

Трейси разглядывал Готтшалка.

Лицо у него было почти треугольное, с выступающей вперед челюстью, которую украшала ямочка, с широким ртом, темными пышными бровями. Лицо, тронутое солнцем и ветром. Волосы он зачесывал назад. На вид ему было не более пятидесяти, однако в нем чувствовалась глубина характера и стойкость, более свойственные людям постарше. Короче, у него был вид образцового государственного деятеля, уверенного в своем Божьем даре – тот тип внешности, который ввел в моду Уолтер Кронкайт[11].