Черное солнце

Из моего горла вырывается рычание, и, не раздумывая, я внезапно бросаюсь к нему, выскакиваю из ванны, обхватываю руками его шею, пытаясь повалить на пол.

Но это бесполезно.

Моя новая сила удивляет меня, но она и близко не сравнится с его. Он с легкостью хватает меня за запястья и ловко переворачивает, пока я не ударяюсь о кафельный пол. Он прижимает меня к земле, руки у меня над головой, вес его массивного тела давит на меня. Я остро осознаю, что совершенно голая, а он полностью одет в черные брюки и рубашку.

— Полегче, лунный свет, — говорит он мне, приближая свое лицо. — Твоя импульсивность не принесет тебе никакой пользы.

Я извиваюсь под ним, пытаясь пошевелиться, и, к своему удивлению, понимаю, что он возбужден; у него большой, толстый, длинный и твердый, как сталь, член.

Он деликатно принюхивается, на мгновение закрывая глаза. Когда он открывает их, его зрачки становятся огромными.

— Все еще испытываешь легкое вожделение, да?

— Это у тебя стояк, — огрызаюсь я, хотя мои бедра непроизвольно прижимаются к нему, желая большего.

Боже, я ненавижу себя.

При этих словах его глаза снова закрываются, губы приоткрываются, и теперь я борюсь с глупым, нелепым желанием поцеловать его. Я ничего так не хочу, как протянуть руку и расстегнуть молнию на его брюках, заставить его трахнуть меня прямо здесь, на полу. Я даже не думала, что его влечет ко мне, но очень ясно чувствую доказательства.

— Трудно не возбудиться, когда под тобой обнаженное великолепное создание, — говорит он, пристально глядя на меня. — Вы, девушки, такие забавные, да? Думаете, что если мужчина не набрасывается, значит, он не считает вас привлекательной. Думаете, что они, наверное, геи.

— А ты?

— Гей? — спрашивает он, приподняв бровь. — Не особенно, — он улыбается мне. — Тебе совсем не интересно, почему я затащил тебя в ванну, или похоть все еще опустошает мозг?

— Ты пытался убить меня, — удается мне сказать.

— Отчасти ты права, — говорит он, крепче сжимая мои запястья. Мне все еще кажется, что он мог бы переломать все кости простым движением. — Я хотел посмотреть, умрешь ли ты. К счастью, нет. Ты пробыла там десять минут, пока я не отпустил. Не потребовалось ни единого вдоха.

— Отпустил из чего?

— Я могу заставить тебя. Делать в точности то, что я говорю, — твердит он с гордостью в голосе. — Ты часто сопротивляешься, хотя другие люди, даже вампиры, не могут так. Но иногда ты просто такая… уязвимая. И поэтому я пользуюсь преимуществом.

Я дрожу от беспокойства при мысли о том, что он контролирует меня.

— Что ты заставил меня делать?

— Я заставил тебя раздеться. Решил, что тебе нужно принять ванну. Вульф трахал тебя добрых два дня. Весь дом пропах сексом.

Я моргаю, глядя на него.

Два дня?

Меня трахались два дня?

— Тогда я решил испытать тебя, — продолжает он, перенося свой вес на меня. Он все еще твердый. Грозный. Заставляет меня страдать. — Наполнил ванну льдом, заставил тебя залезть в нее. Ты даже не заметила. Значит, температура твоего тела приспосабливается к изменениям. Потом я попросил тебя опустить голову под воду и задержать дыхание.

Я качаю головой, чувствуя, как меня захлестывает гнев.

— Ты заставлял меня покончить с собой, контролируя мой разум!

— О, избавь меня от своей театральности. Скоро ты будешь делать то же самое.

— Я не такая, как ты, — выдавливаю я из себя.

Он наклоняет голову, изучая меня, его зрачки сужаются, возвращается синева. Цвет барвинок под морозом.

— Нет, я полагаю, ты не совсем такая, как я. Но ведь именно поэтому ты здесь, не так ли? Потому что мы добираемся до сути. На дно твоей погребенной правды.

Внезапно он отпускает меня и выпрямляется, откидываясь назад на своих больших бедрах, оседлав меня.

— Ты что, даже не заметила свое тело? Я то думал.

Я поднимаю голову, приподнимаясь на локтях.

И почти кричу.

Мои татуировки.

Все мои татуировки исчезли.

Я задыхаюсь, мои руки пробегают по груди, животу, рукам, бедрам. Исчезли. Все исчезло. Лунный цикл, воробьи, вороны, слова По, баран, Пазузу — все исчезло.

— О боже мой, — кричу я, прижимая руки ко рту, больше не узнавая свое тело. Тот факт, что я совершенно голая под Абсолоном, даже не имеет значения.

— Давай, — устало говорит он. Встает на ноги, наклоняется и хватает меня за предплечья, поднимая так, словно я сделана из пыли.

Я нетвердо стою на ногах, и он отпускает меня, потянувшись за белой ночнушкой, висящей на крючке.

— Одевайся, — говорит он, надевая ее на меня. На этот раз он меня не принуждает, просто мне все равно.

Я оцепенело смотрю на свои руки, в ужасе, в шоке.

Какая еще часть меня исчезнет следующей?

Душа?

— Нет, — шепчу я, в глазах стоят слезы. — Все пропало.

— Все шрамы, которые ты получила в течение своей жизни, исчезли, включая татуировки, — мягко говорит он. — Вот так вот.

— Вот так вот? — восклицаю я. — Эти татуировки кое-что значили для меня!

Он бросает на меня сухой взгляд.

— Да, я уверен, что эмблема группы «Nine Inch Nails» на пояснице была наполнена глубоким смыслом.

— Пошел ты, — рычу я.