Черное воскресенье

Музи жил на красивой зеленой улице в бруклинском квартале Коббл-Хилл, в буром кирпичном доме на четыре квартиры. Он занимал самую большую из них на первом этаже. Единственная дверь выходила на улицу, и Кабаков был уверен в том, что Музи воспользуется ею, если вообще придет домой. Судя по чудовищно большим костюмам в гардеробе, араб слишком толст, чтобы лезть в окно.

Кабаков надеялся быстро покончить с делом, если Музи наведет его на взрывчатку. А уж потом он все расскажет Корли. Взгляд покрасневших глаз майора упал на часы. Половина восьмого утра. Если сегодня Музи не явится, придется вести наблюдение, сменяя друг друга, чтобы люди могли поспать. Но Кабаков вновь и вновь убеждал себя, что Музи наведается домой. Его паспорта, выписанные на три разных фамилии, лежали в нагрудном кармане Кабакова. Он нашел их, бегло обыскивая спальню Музи. Было бы лучше дождаться хозяина в квартире, но майор знал, что самой большой опасности Музи подвергается на улице, и хотел иметь возможность прикрыть его.

Он вновь обвел взглядом окна напротив. В многоквартирном доме слева на одном из окон поднялись жалюзи. Кабаков напрягся. У окна стояла женщина в комбинации. Уже отворачиваясь, майор заметил у нее за спиной ребенка, сидевшего за кухонным столом.

На улице появились первые пешеходы. Бледные со сна, они спешили к автобусной остановке на Пэсифик-стрит в конце квартала. Это были обладатели проездных билетов. Кабаков открыл паспорта и принялся в пятидесятый раз изучать жирную физиономию Музи. У майора затекли ноги, он поднялся, чтобы размять их. Лежавшая рядом с ним рация щелкнула.

— Джерри Димплз, у передней двери с вашей стороны мужчина с ключами.

— Понятно, Димплз, — сказал Кабаков в микрофон.

Скорее всего, это сменщик ночного сторожа, безмятежно дрыхнущего на первом этаже склада. Мгновение спустя из рации опять послышался треск, и израильтянин, сидевший на крыше дальше по улице, сообщил, что ночной сторож выходит из здания. Сторож пересек улицу и зашагал к автобусной остановке. Теперь Кабаков видел его.

Майор повернулся к окнам, а когда снова посмотрел в сторону остановки, там стоял зеленый автобус, из которого вылезала домашняя прислуга. Крепкие женщины средних лет с хозяйственными сумками вперевалку зашагали вдоль квартала. У многих были славянские черты лица, как и у самого Кабакова. Они здорово смахивали на соседок майора, которых он помнил с детских лет. Поднеся к глазам полевой бинокль, Кабаков следил за женщинами. Толпа становилась все меньше; женщины одна за другой отходили в сторону и направлялись к домам, в которых служили. Сейчас они шли мимо дома Музи. Из самой гущи толпы выбралась дородная матрона и двинулась по дорожке к двери подъезда. Под мышкой она держала зонтик, а в каждой руке у нее было по хозяйственной сумке. Кабаков навел на женщину бинокль. Что-то было не так... Туфли. Слишком большие. А на пухлой голени — свежий порез от бритвы.

— Димплз Джерри, — сказал Кабаков в микрофон, — по-моему, эта толстуха и есть Музи. Иду в дом. Прикройте улицу.

Майор отложил в сторону винтовку и взял стоявшую в углу сарайчика кувалду.

— Прикрой улицу, — повторил он, обращаясь к сидевшему рядом мужчине, и стал с грохотом спускаться по железной лесенке, не думая о том, услышит ли его сторож. Майор быстро оглядел улицу и перебежал на другую сторону, держа кувалду так же, как держат винтовку в положении «к осмотру».

Дверь подъезда была не заперта. Кабаков остановился у квартиры Музи и напряженно прислушался, потом размахнулся кувалдой и изо всех сил обрушил ее на дверной замок.

Дверь распахнулась, кусок ее облицовки отлетел прочь. Не успели щепки упасть на пол, а майор уже был в квартире, и дуло его большущего пистолета смотрело на толстяка в женском платье.

Музи стоял в дверях спальни, держа в руках кипу бумаг. Его жирные щеки и двойной подбородок тряслись, а в устремленных на Кабакова тусклых глазах читался тошнотворный страх.

— Клянусь, я не делал...

— Повернитесь кругом, ладони на стену.

Кабаков дотошно обыскал Музи и вытащил из его дамской сумочки маленький пистолет. Потом майор прикрыл разбитую дверь и подпер ее стулом.

Музи мгновенно успокоился.

— Вы не возражаете, если я сниму этот парик? — спросил он. — А то голова чешется, знаете ли.

— Не возражаю. Садитесь. Димплз Джерри, — сказал майор в микрофон, — свяжитесь с Мошевским, пусть пригонит фургон.

Он извлек из кармана паспорта.

— Музи, вы хотите жить?

— Вопрос, разумеется, риторический. Позвольте полюбопытствовать, кто вы такой? Ордер вы не предъявили, но и не убили меня, а между тем ордер и пуля — как раз те визитные карточки, которые я сразу принимаю к сведению. Других не существует.

Кабаков протянул Музи свое удостоверение. Выражение лица толстяка ничуть не изменилось, но вычислительная машина в мозгу заработала на полную мощность, намечая линию поведения, поскольку Музи понял, что еще имеет шанс остаться в живых. Он молча ждал, сложив ладони поверх передника.

— Они уже заплатили вам, не так ли?