Черное знамя

— Верь не верь, а вот у меня список народов, — Голубов потряс зажатыми в кулаке бумагами, — не способных к усвоению евразийской идеи, утвержденный на самом верху, и жиды там на первом месте. Так что скоро мы разберемся с теми, кто мешает нашему народу идти в светлое будущее!

Он говорил уже спокойнее, а под конец фразы и вовсе опустился обратно в кресло.

— Но Штилер, он не может быть евреем, — сказал Олег. — Как бы он стал министром? Вождем пропаганды? С такой фамилией и именем он может быть кем угодно, хотя бы даже…

— Ну да, — Голубов прервал собеседника. — Ты думаешь, он Иван Иванович, вот так, да? Утрись! На самом деле отчество у Паука «Абрамович», и обрезан он был в питерской синагоге. Сам понимаешь, работа у нас такая — все знать, и о министре, и о тебе. Всех жидов передавим.

Олегу стало неловко, он отвел глаза, уставился в окно, на стекло, покрытое мелкими дождевыми каплями, похожими на слезы. Память заработала помимо воли хозяина, вытаскивая факты, которые он узнавал в разное время, но никогда почему-то не пытался свести в единую систему.

Евреям в России всегда приходилось несладко, с самого первого раздела Польши, когда иудеи в большом числе появились на землях Романовых. «Временные правила» восемьдесят второго года, последний системный документ старой империи, касающийся «избранного народа», вернул отмененную при Александре Втором черту оседлости, подтвердил ряд других ограничений, и действовал до самой революции шестнадцатого года.

Время от времени случались погромы, вспомнить хотя бы Кишинев девятьсот третьего.

Юристы Январской республики, готовя закон о равноправии народов России, нашли правовые ущемления для евреев чуть ли не в ста пятидесяти местах, и все эти акты отменили одним махом.

Погромы благополучно ушли в прошлое…

В Вечной Империи их тоже не было, по крайней мере, если верить новостям, вот только «Паспортный кодекс» тридцатого года ввел графу «национальность», а «Закон о профессиональном чиновничестве», принятый в августе тридцать третьего, запрещал евреям занимать должности в государственных структурах, включая полицию и армию, хотя предусматривал исключения в виде специальных разрешений за подписью самого Огневского.

Теперь же, похоже, все вернулось к временам Николая Первого, который хотел переселить иудеев в Сибирь.

— Ладно, не дуйся ты, не обидим мы твоего любимого министра, — сказал Голубов. — Останется он Иван Иванычем на радость всему евразийскому народу, да только будет у нас в кулаке, ха-ха. Хотя он у нас и так «почетный дружинник», да еще в чине тысячника, а значит — приказы старших по званию обязан выполнять. Слушай, и не веди себя так, словно ты на допросе, думаешь, трудно мне было сделать так, чтобы тебя притащили сюда избитого и в наручниках?

Нет, скорее всего, несложно.

Подстроенный донос, желающего выслужиться доносчика найти проще простого…

Олега Одинцова объявляют «врагом народа и государства»…

Тот же Паук не вступится за больше не нужного ему статского советника, друзья, если они еще остались, промолчат, и Снесарев не пошевелит и пальцем — ради чего «Наследию» и ему лично вступать в конфликт с ОКЖ и вообще со всей темной махиной Народной дружины?

И недавнего пациента «Родины» увозят в черной машине с решетками на окнах.

— Нет, не думаю, — сказал Олег.

— А мне сдается, что думаешь, и вообще думаешь слишком много, — Голубов снова взялся за нагайку, лениво махнул ей — похоже, он не выносил, когда руки у него оставались пустыми. — Вот что для тебя знамя империи?

— Хм… ну флаг, да, старых романовских цветов, Александр Третий от них отказался?

— И это все, твою мать? — нагайка щелкнула по столу, пара листков оказались разрублены. — И ты после такого ответа считаешь себя истинным евразийцем, членом партии и слугой народа? — в голосе темника звучали отвращение и презрение. — «Флаг… романовских цветов»! Тьфу! Всевидящее, боевое черное знамя, прибежище духа народа, вобравшее в себя тысячи черных очей, глаз тех, кто погиб ради него, и видящее насквозь всех врагов, несущее им гибель! Что, не веришь в это, не веришь? А во что ты тогда веришь?! Болтун и писака, умник чертов! Во что ты веришь, скажи мне, а?!

Олег отшатнулся, задыхаясь, откинулся на спинку стула, схватился за грудь, где дернулось от боли сердце.

Удар попал в цель, крыть было нечем.

Да, да, он всегда, с самого начала верил в то, что они работают ради идеалов ПНР, ради прекрасного будущего, которое обязательно наступит, надо только сделать вот это и вот это, написать статью или набросать проект листовки, разработать новое положение о военных корреспондентах взамен того, что было утверждено начальником штаба верховного главнокомандования еще двадцать шестого сентября четырнадцатого года, съездить в командировку, сходить на доклад к министру…

Вечная суета, бег белки в колесе, белки, что считает себя умной и важной.

Наверное, потому, что прутья ее клетки слегка позолочены.

И когда, в какой момент за всем этим потухла вера, исчезло сияние идеала?