Черное золото

На подносе осталась одна рюмка. Все посмотрели на иранца. Тот, осознав ситуацию, замахал руками – мол, я не пью.

– Как можно! – принялся показывать знаками директор завода. – Не нарушай традицию, щучий сын. Давай сейчас же…

Иранец прикладывал руки к груди и улыбался виновато, что-то пробовал говорить. Никто не понял ни слова.

Наконец один из двух его советников сказал что-то иранцу на ухо. Тот понятливо кивнул и сжал-таки рюмку в толстых красных пальцах.

Барышников выступил вперед. Его багровое лицо делалось еще торжественнее.

– А теперь, друзья, я хотел бы поднять этот тост за взаимное сотрудничество в военной сфере, – он с шумом перевел дыхание. – За то, чтобы наши страны всегда оставались добрыми партнерами и просто хорошими друзьями!

Все чокнулись, зазвенели рюмки. Иранец лишь поднял рюмку, но сразу поставил ее на поднос, так и не притронувшись к водке.

У директора завода наконец мелькнуло соображение, что ведь перед ним – представитель мусульманской религии.

«Ну да, – с сожалением глядя на Хошейни, думал он. – У них же это дело запрещено. Дикие люди!»

Некоторое время после первого тоста присутствовавшие переговаривались сдержанно, затем голоса стали звучать громче.

Директор завода вновь вооружился бутылкой и до конца разлил содержимое по рюмкам.

Головнин откашлялся, прочищая горло.

– Второй тост я предлагаю от имени нашего Военно-морского флота. Я долго и красиво говорить не умею… Хоть мы люди и военные, но я скажу просто и коротко: за мир во всем мире!

Лица присутствовавших раскраснелись.

– Не пьет, и шут с ним, – послышались голоса. – Нам больше достанется…

– Мурза… Басурманин… Двадцать лет назад мы таких в Афгане сотнями щелкали…

Иранец хранил невозмутимость. Он просто не слышал этих недипломатичных замечаний.

– Так, я смотрю, сосуд опустел, – поставил бутылку под стол Барышников. – На, Петрович, ключи. Достань-ка у меня из сейфа еще одну такую же.

Через минуту присутствующие принялись опустошать вторую бутылку.

Иранец, не принимая участия в общем веселье, вполголоса переговаривался со своими подчиненными, которые жадно внимали каждому его слову.

Новый тральщик был виден через плексигласовое окно кабинета директора. Сверкали под лампами дневного освещения надпалубные надстройки, грозно задирали спаренные стволы носовые и кормовые орудия.

– Красив, а? – директор завода остановился у окна и указал вниз рюмкой. – Так бы и взял себе, на дачу, вдоль берега ходить…

– Этот корабль уже не наш, за него заплачено звонкой монетой, – веско заметил Головнин.

Директор, почесав нос, поджал губы.

Наконец кто-то произнес:

– Хватит, пойдем, корабль будем показывать.

Директор повернулся к иранцу.

– Идемте, господин… э-э-э…

– Хошейни, – шепотом подсказал заместитель.

– Сам знаю. Пошли вниз! – махнул рукой Барышников.

Все спустились по металлической лестнице в цех. Там уже все было готово к встрече дорогих гостей. Сотня угрюмых рабочих стояла в кружок возле носа корабля. Тральщик, против российского обыкновения, не имел номера. Все чего-то ждали. Сбоку застыл духовой оркестр. На палубе суетился начальник отдела кадров, непонятно как и когда успевший забраться туда.

Когда иранец и сопровождавшие его лица приблизились к кораблю, начальник отдела кадров бросил что-то сверху.

Это «что-то» оказалось разматывающейся новенькой бельевой веревкой, и упасть она должна была в руки директора. Барышников сразу веревку не поймал и несколько раз промахивался, пока наконец не взял ее крепко в руки.

Начальник отдела кадров надежно привязал верхний конец веревки к борту. Барышников оглянулся.

– Бутылку!

Подскочивший сбоку бухгалтер подал бутылку шампанского. Директор завязал веревку на горлышке.

Затем он не менее торжественно вручил бутылку иранцу.

– Прошу вас! – он отступил на пару шагов, показав рукой на корабль.

Тот покрутил бутылку в руках и вопросительно глянул на директора. Советник снова наклонился к уху иранца, тот выслушал и кивнул понимающе.

– Мир, дружба, – тонким голосом заявил он и, размахнувшись, послал бутылку в полет.

Шампанское описало в воздухе широкую дугу и разбилось о борт, оставив на обшивке пенистое пятно. В стороны и вниз брызнули осколки.

– Нельзя было без этого? – вдруг произнес иранец по-русски.

– Нельзя, это старинная русская традиция, – зашептал в ответ директор завода. Но, осознав, что говорит с иранцем, округлил глаза. – А вы, оказывается, наш, – заметил он.

– Нет, не ваш, я гражданин своей страны, – сказал иранец и улыбнулся.

– Если уж говорите по-русски, – протиснулся к иранцу контр-адмирал, – не скажете, как собираетесь назвать корабль?

– О, насчет этого принимал решение наш высший военный совет! – Иранец сложил губки бантиком. – …Но я не знаю, как это будет по-русски…

Вездесущий советник склонился к его уху, и Али аль Хусейн произнес:

– «Память мучеников джихада», – и густо покраснел.

Раздался крик, впрочем, восторженный. Тральщик пришел в движение, это выглядело впечатляюще – даже несмотря на то что корабль имел, в общем-то, скромные размеры.