Черное Золото

Ночная темнота накрыла изрытое воронками и окопами поле боя. Артиллерийская канонада стихла. Лишь разноцветные ракеты яркими огнями на минуту-другую освещали причудливые переплетения: поваленных деревьев, колючей проволоки и порванных телефонных проводов. В окопе боевого охранения, ближе всего расположенного к позициям немецких войск, затаились два бойца. Один из них, видимо старший с сержантскими нашивками, напряженно всматривался в бинокль в ночную темноту. Другой – ефрейтор присел на дно окопа и стал сворачивать заскорузлыми черными от земли пальцами самокрутку из куска старой газеты и свернутых в трубочку листов табака. Вскоре сизо-белый дымок поднялся над его головой.

– Эй, Петро! – тихо шепнул ему сержант. – Мне оставь немного, а то курить страсть, как хочется.

– Оставлю… – отозвался со дна окопа ефрейтор.

В черном небе среди звезд ярко вспыхнула огненно-белая ракета. Сержант присел рядом с ефрейтором. Поправил на груди автомат. Надвинул на лоб каску.

– Только бы «фрицы» не заметили… – прошептал он. – Всю ночь тогда стрелять будут. Из окопа головы не высунешь.

Ефрейтор с наслаждением затянулся самокруткой в последний раз и протянул ее сержанту.

– На докуривай… – сказал он.

Сержант бережно взял самокрутку и поднес ее ко рту. Неожиданно над окопом взвизгнула пуля… Затем другая. Сержант и ефрейтор настороженно переглянулись.

– Снайпер бьет? – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал ефрейтор.

Сержант положил самокрутку на землю, встал и выглянул из окопа.

– Ползет кто-то… – послышался в темноте его голос.

Ефрейтор тоже встал рядом с ним. Они долго вместе всматривались в ночную темноту.

– Точно ползет… – согласился ефрейтор. – Левее… За проволочными заграждениями. – он положил на бруствер окопа автомат и вопросительно взглянул на сержанта. – Может садануть по нему? – спросил он.

Сержант в раздумье пожал плечами.

– А если это не немец… – ответил он.

– А кто? – удивился ефрейтор. – Наши в разведку сегодня не ходили. Окруженцев с той стороны уже давно не было. Точно говорю, немец это.

Сержант некоторое время размышлял, видимо решая судьбу ползущего к окопу человека. Затем сказал:

– Пусть ближе подползет. Тогда и решим, что с ним делать. Если это немецкий разведчик, возьмем его в плен. За это медаль полагается, а то и орден.

– Лучше б отпуск дали… – мечтательно сказал ефрейтор.

Сержант усмехнулся.

– Может и отпуск дадут… – ответил он. – Только куда сейчас уедешь с передовой. Вон бои какие. Немец в Баку рвется. Приказ «Ни шагу назад!» не просто так издали.

Ефрейтор и сержант замолчали. Когда ползущий человек оказался метрах в двадцати от окопа, сержант негромко крикнул:

– Стой! Кто идет?…

Человек замер на месте. Затем задыхающимся голосом ответил:

– Не стреляйте! Свои! Я партизан…

Ефрейтор и сержант переглянулись.

– По голосу, похоже, свой… – сказал сержант.

Ефрейтор согласно кивнул.

– Давай ползи! – приказал человеку сержант. – Только смотри… Если что мы тебя из двух автоматов враз порешим.

Человек почти беззвучно заскользил по земле между воронками от снарядов. Когда он спустился в окоп, сержант спросил его:

– Как тебя звать?

– Казбек Дагашев… – прижимая к груди толстую полевую сумку, ответил тот. – У меня важное сообщение для вашего командования.

БЕРЛИН. ШТАБ-КВАРТИРА «АБВЕР» 20 сентября 1942 года

Старинное четырехэтажное здание на улице Тирпицуфер в Берлине всегда было заполнено людьми в военной форме, деловито снующими по его лестницам, коридорам и кабинетам. Здесь находилась штаб-квартира военной разведки нацистской Германии «Абвер» – центр плетущихся по всему миру заговоров, интриг и провокаций. Кабинет главы «Абвера» адмирала Вильгельма Канариса размещался на третьем этаже здания в просторной светлой комнате, окнами выходящей во двор. Стены кабинета украшали множество карт, а письменный стол был всегда завален документами, имеющими гриф «Совершенно секретно. Только для командования!» На столе стояла известная китайская статуэтка с тремя обезьянками. Одна из которых, закрывала ладонью глаза, другая затыкала уши, а третья прикладывала указательный палец к губам. Статуэтка означала древнюю философскую мудрость: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу!» По просьбе владельца кабинета статуэтку немного изменили, и теперь одна обезьянка, прикрыв глаза от солнца, зорко всматривалась вдаль, другая чутко прислушивалась, приложив ладонь к уху, и, только третья обезьянка, осталась прежней, прижимая указательный палец к губам. Новая статуэтка означала: «Все вижу, все слышу, но ничего никому не скажу!»