Черноглазая блондинка (ЛП)

— Вы знаете кого-нибудь из членов клуба?

— Вообще-то, да, в некотором роде.

— Пусть они возьмут вас с собой. Мы будем вам очень рады.

Чёрт возьми, подумал я, но довольно мило улыбнулся, приложил палец к полям шляпы и отправился восвояси.

* * *

Я был озадачен. Что, собственно, происходило в течение последнего часа? Экскурсия с гидом по окрестностям, история бугенвиллеи, лекция о благотворительности, чайная церемония — к чему было всё это? Почему Хэнсон уделил столько времени болвану, который задавал любопытные вопросы о не очень значительной смерти на соседней улице? Неужели он просто парень, которому нечем заняться, и он коротает часть ленивого утра, развлекая представителя грязного мира за позолоченными воротами клуба «Кауилья»? Почему-то в этом я не был уверен. А если нет, то что он знал такого, о чём предпочел мне не говорить?

Я оставил «олдс» припаркованным под деревом, но, конечно же, солнце снова сдвинулось, как оно это настойчиво делает, и передняя часть машины потихонечку пропеклась. Я открыл все двери, отошёл в тень и выкурил сигарету, ожидая, пока воздух внутри машины немного остынет.

Пока я стоял там, у меня появилось ощущение, что за мной наблюдают. Это было похоже на ощущение, которое испытываешь, когда лежишь на теплом пляже и прохладный ветерок обдувает твои обнаженные лопатки. Я огляделся по сторонам, но никого не заметил. Затем я услышал позади себя быстрые шаги — именно от их быстроты я подпрыгнул. Я обернулся и увидел маленького человечка, которого видел незадолго до этого, когда он заглядывал в стеклянную дверь на нас с Хэнсоном. Теперь я видел, что он не мальчик; на самом деле, прикинул я, ему где-то за пятьдесят. На нём были форменные брюки цвета хаки и рубашка цвета хаки с короткими рукавами. У него было маленькое морщинистое лицо и когтистые руки, а глаза были такими бледными, что, казались совсем бесцветными. Он держал лицо наполовину отвернутым и искоса смотрел на меня. Он казался очень напряженным, как какой-то робкий дикий зверь, лиса или заяц, который подошёл ко мне из любопытства и готов был броситься прочь при малейшем моем движении.

— Доброе утро, странник, — дружелюбно поздоровался я.

При этих словах он кивнул сам себе с лукавой улыбкой, как будто то, что я сказал, было именно тем, чего он ожидал от меня, чтобы обмануть его и внушить ложное чувство безопасности.

— Я тебя знаю, — сказал он хриплым голосом, почти шёпотом.

— Знаешь?

— Конечно, знаю. Я видел тебя с Крюком.[38]

— Тут ты ошибаешься, — сказал я. — Не знаю никакого Крюка.

Он снова улыбнулся, сжав губы:

— Конечно, знаешь.

Я покачал головой, догадываясь, что это ещё один из сбившихся с пути бродяг мистера Каннинга. Я бросил сигарету на сухие листья у своих ног и наступил на неё, затем закрыл три дверцы машины и залез в четвертую, за горячий руль. Опустил стекло.

— Мне пора, — сказал я. — Приятно было поговорить.

Всё ещё держась от меня на пол-оборота, он бочком подошёл к машине.

— Ты должен быть осторожен с этим Крюком, — сказал он. — Смотри, чтобы он не заставил тебя служить.

Я вставил ключ в замок зажигания и нажал на стартер. Есть что-то величественное и волнующее в раскатистом журчании большого восьмицилиндрового V-образного двигателя, когда он работает на холостом ходу; это всегда заставляет меня думать об одной из тех дам из нью-йоркского общества на рубеже веков, величавых в хлопотах и шляпках, и мягкими бледными рельефными шеями. Когда я завёл двигатель, эта штука превратилась в Тедди Рузвельта, всё — шум и буйство.

— Hasta la vista, muchacho,[39] — сказал я, коротко помахав малышу. Однако он положил руку на окно, не отпуская меня.

— Он — капитан Крюк, — сказал он, — а мы — Пропавшие Мальчики.

Я уставился на него — его лицо было примерно в полуметре от моего — и вдруг он рассмеялся. Это был самый странный смех, которые я когда-либо слышал, — пронзительное ржание, отчаянное и безумное.

— Верно, — сказал он, — не так ли? Он, Крюк — мы, те мальчишки. Хи-хи-хи!

Он зашаркал прочь, всё ещё двигаясь как краб, смеясь про себя и качая головой. Я посмотрел ему вслед потом нажал на газ и поехал к воротам. Марвин отсалютовал мне и поднял шлагбаум, наклонив лицо как-будто он опять подавился. Я проехал мимо, повернул направо и умчался, чувствуя себя на свободе, как нормальный человек, сбежавший из психушки.

Когда я вернулся в свой офис в здании Кауэнга, меня поджидало сообщение от телефонной службы. Оператор, которая передала мне его, был той самой, с гнусавым голосом — он всегда заставляет меня думать, что у меня в ухе застряла оса.

— Ээээ… Звонила миссис Энгвиш,[40] — сказала она.

— Миссис что? Тоска?

— Именно так она представилась. Я всё записала. Сказала, что встретится с вами в «Ритц-Беверли» в полдень.

— Я не знаю никого по имени Тоска. Что это за имя такое?

— Я всё записала, вот в блокноте: «Миссис Доротея Энгвиш, отель «Ритц-Беверли», двенадцать часов.

Зажглась лампочка, которая должна была сделать это раньше — мои мысли всё ещё были о клубе «Кауилья».

— Лэнгриш, — сказал я. — Доротея Лэнгриш.

— Именно так я и сказала.