Ярая сторонница «сталинизма», Мария Филипповна никогда не была ни в какой партии. Работала усердно себе всю жизнь санитаркой в больнице, не числясь в активистах. Тем не менее, обладая острым язычком и язвительностью, могла на собрании коллектива ещё при советской власти выступить с обличительной речью или с места подать в адрес руководства больницы едкую реплику.
Не боялась также в разговоре со знакомыми или в семье называть коммунистов «куманистами», говорила открыто, что все они друг другу кумовья, связаны единой кормушкой - спецснабжением, лишь Ленин и Сталин боролись за справедливость.
В девяностые годы стала вдруг участвовать во многих митингах коммунистов, но в партию так и не вступила, поскольку перессорилась со всеми местными лидерами, требуя от них, говоря её словами, кристальной честности и самоотверженности на благо общего дела.
Вскоре старушку стали замечать в немногочисленной группе реставраторов «сталинизма». На митингах протеста и в честь Октябрьской революции Мария Филипповна цепко держала черно-белый портрет Сталина и осуждающе смотрела на прохожих, не желающих присоединиться и продолжить дело «вождя всех времён и народов».
«Жизнь – борьба, нужно постоянно бороться за справедливость и гуманизм!» - не раз Марьяна слышала от неё. И вообще за всё надо бороться. А ещё твердила бабушка нередко, что даже злейший враг Советского Союза Уинстон Черчилль признал величие Сталина, который «принял Россию с сохой, а оставил – с атомной бомбой». О миллионах расстрелянных и замученных в тюрьмах и лагерях людях в сталинские времена девушка перед ней и не заикалась.
Бабушка всё равно бы не согласилась с ней, принялась бы спорить, раскричалась бы, а потом стала пить таблетки, укоряя внучку в бесчувственности. Хотя такого с Марьяной ещё не случалось, а вот с её матерью – Натальей – частенько. Любая их встреча заканчивалась громким скандалом и требованием бабушки, чтобы дочь больше не ступала в их квартиру ни ногой.
Марьяна же никогда не решалась перечить бабушке, мысленно она могла поспорить, но наяву слушала, кивала безропотно головой и беспрекословно подчинялась, делала почти всё, о чём та просила.
Тем более ничего особенного от неё та и не требовала. На митинги и собрания с собой не таскала, боялась - как бы не задавили дитя в толпе - листовки на компьютере набирала сама, раздавала их тоже сама. В общем, в движение своё не вовлекала, даже домой никого из «соратников» не приводила.
Внучке нужно было лишь хорошо учиться, «как завещал великий Ленин», и вести скромный образ жизни по-сталински, что означало, по словам Марии Филипповны, без мещанской роскоши и моральной распущенности.
Впрочем, всё это ей давалось легко. Училась на пятёрки, в одежде не выделялась, да и как она могла выделиться, если всё покупала бабушка, лишь немногие вещи дарила мать, которая жила с мужем и младшими детьми-близнецами в загородном доме и приезжала навестить их только по праздникам да дням рождения.
С раннего возраста Марьяна привыкла, как говорится, держать себя в узде, скрывать переживания и не делиться ни с кем собственными печалями. Даже с самой близкой со школы подругой Ниной Черновой говорила о сокровенном для себя крайне редко. Чаще та делилась с ней тайнами души своей, а Марьяна с волнением внимала, успокаивала, переживала и бросалась помогать, когда требовалось и не требовалось. Таким же образом поступала со всеми другими людьми, кто пытался с ней откровенничать. Подруге не сильно-то это нравилось.
- Ты кидаешься на выручку кому попало, - возмутилась Нина как-то раз, - ты же не ангел и не «скорая помощь»! Все в классе пользуются твоей добротой и используют тебя, дурочку, когда им хочется.
Она даже ничуть не обиделась тогда на подружку. Чувствовала, что сказано было не со зла. И к тому же не видела ничего обидного в её словах, даже в «дурочке». Наоборот, считала, что Нина отмечает её готовность помогать другим как достоинство. А сердится лишь потому, что тревожится за неё, ведь Марьяне приходится тратить время и силы на выручку некоторых одноклассников, например, на контрольной, или писать за кого-то реферат.
После прочтения заметок мужа ей по-иному теперь открылся смысл того подружкиного высказывания. Значит, не только Илья считал её услужливой простодырой. Слёзы отчаяния навернулись на глаза и стали застилать перед ней всю видимость. Поднимаясь по лестнице на свой четвёртый этаж, она неловко споткнулась о ступеньки несколько раз. А когда открыла дверь квартиры, уже не сдерживаясь, заревела в три ручья.
- Бабуля, мой самый любимый и любящий человек!– заголосила, как только закрылась на ключ. – Только ты любила меня беззаветно! Лишь тебе я нужна была! Только тебе была небезразлична!
Подумалось, а ведь действительно так. Мама даже не приехала на девятины Ильи, чтобы поддержать и утешить её. Когда Марьяна сообщила ей о них, та принялась сетовать, что ужасно не любит похорон и поминок, они действуют на неё угнетающе, и, как некстати, ещё и близнецы заболели, но если дочь очень хочет, чтобы она приехала, то приедет.