Черногорец на русской службе: генерал Бакич

стоянии, которое еще не прошло с нею. При этом она сообщила мне, что сегодня слышала, как наши близкие соседи не так хорошо отзываются и относятся к ней. После этого я, устав после дороги, прилег на постель и сказал, чтобы она не обращала внимания на эти сплетни, которые случались не в первый раз. После этого она спросила меня, буду ли я ужинать, на что я ответил, что ужинать не буду, так как только что пил молоко, и попросил скорее приготовить мне постель, так как завтра нужно было вставать рано и сделать распоряжения о приготовлении к именинам. Она приготовила постель и в это время как раз подъехала с фельдъегерем телега с зеленью. Я пошел посмотреть, как выгружали телегу, и в это время подошел к телеге вестовой Начальника Штаба - Михаил Смирнов, который сказал, что Начальник Штаба просит к чаю немного молока. Я послал его в землянку к прислуге Мане, но ее там не оказалось, и я тогда налил ему молока из котелка, который стоял у меня в кибитке на столе. Ольга Федоровна, увидев это, пришла снова в сильно раздраженное состояние и начала кричать, зачем давать Марии Ивановне511 молоко, когда она так плохо отзывается обо мне! «Я сегодня слышала это своими ушами, когда посылала к ней за ложками Костю Иванова»512. После этого она начала кусать руки, упала на постель, начала плакать и хотела идти к генералу Смольнину, поговорить с ним об этом. Я сказал ей на это, что не пущу ее и что завтра, когда она успокоится, поговорит и выяснит это. Она продолжала плакать. Чтобы дать ей возможность успокоиться, я вышел из кибитки, сказав ей, чтобы она ложилась спать и что я сейчас вернусь обратно. После этого я пошел проверить дневальных, которые следят за лошадьми. Только что я вышел за кухню, как услышал громкие крики Ольги Федоровны: «прощай». Я крикнул на это: «Что ты делаешь, безумная». После этого услышал второй крик: «прощай» и выстрел. Я побежал к кибитке и одновременно вошел в нее вместе с прибежавшими на выстрел поручиком Столыпиным513, шт[абс]-капитаном Лю- тиным и моим вестовым Любомиром Буарович514. В это же время прибежал и генерал Смольнин. Когда я вошел в кибитку, то увидел Ольгу Федоровну перевернувшеюся на спину с револьвером в правой руке. Из груди сильно текла кровь. В момент моего прихода услышал ее последний вздох. После этого я помню, что Начальник Штаба послал за врачом Рябухиным515, а меня куда-то вывели за кибитку… В моей кибитке всегда находились 2-3 револьвера, из которых мой находился при мне в кармане шинели, а другой был в ки

На чужбине

125

битке за драпировкою с восточной стороны, и покойная знала, где он находится, тем более, что во время моего отъезда в Чугучак она убирала кибитку. Во время раздраженного состояния она, очевидно, достала его и выстрелила в себя»516. По одному из свидетельств, войдя в палатку и увидев застрелившуюся супругу, Бакич упал к ее ногам и со словами: «Господи, за что это; что это такое» схватился за револьвер, но комендант лагеря штабс-капитан Г.В. Лютин отнял у него оружие и вместе с поручиком Д.И. Столыпиным вывел Бакича на свежий воздух517. Якименко страдала галлюцинациями и ранее уже предпринимала попытки самоубийства, но они заканчивались неудачно, причем сам генерал Бакич несколько раз обнаруживал ее предсмертные записки и упреждал попытки покончить с собой.

В период июня-июля 1920 года Бакич был произведен приказом Дутова в генерал-лейтенанты, что нашло отражение в их переписке, к сожалению ни сам приказ, ни его дату обнаружить не удалось. Они могли сохраниться лишь в личном архиве Дутова, судьба которого до сих пор неизвестна. Переписку Бакича с Дутовым в этот период достаточно красноречиво характеризует пространное письмо последнего от 22 (9) июля, которое я привожу целиком. Дутов, пока еще в дружеской форме, писал Бакичу: «Ваше Превосходительство, Андрей Степанович. Рапорт Ваш за № 71/н от 14 июня 1920 года мною получен 2-го июля с[его] г[ода]. Нет никаких сомнений в том, что, как я полагал и на что особенно указывал в прежних своих письмах к Вам, доклады различных лиц, слухи и различные сплетни не имеют оснований и не порождают причин недоверия к Вам с моей стороны. Я особенно доволен случаем еще раз высказать Вам снова, что моя работа на славу и пользу Единой и Нераздельной России идет рука об руку с Вашею и преследует одну общую цель, в чем я никогда не сомневался, - спасение Родины - России от разнузданной большевицкой власти. Исходя из этого, я, однако, не могу ограничиться простым констатированием факта общности нашей работы и цели и единства пути к достижению этой цели, а должен предупредить Вас, Андрей Степанович, о характере нашей переписки, которая, как мне кажется на основании Вашего рапорта № 71/н, с Вашей стороны в общем не понята Вами так, как я бы хотел. Прежде всего, я определенно игнорировал возможность перемены к Вам уже тем, что писал Вам все время, посвящая Вас во все, что на моих глазах творилось. Я заранее предупредил Вас, что за время трехлетней нашей совместной работы я привык считать Вас наиболее доверен