Чернокнижник

Печально закатывалось солнце за голые деревья, обнаженные рукою осени, и между вершин этих дерев и груды камней, лучи его, пробираясь в узкое длинное окно, заделанное железною решеткою, освещая слабо мрачные своды, падали на камин и рисовали его в тесном углу, подобно гигантскому остову.

Два человека с длинными черными бородами, в русских кафтанах, сидели на диком камне и всматривались в темные углы комнаты.

— Тьфу, черт, как я устал! Ушел, проклятый, и след простыл.

— Да полно, Ганка, озираться и читать молитвы, твой чернокнижник сам струсил, да…

— Нет, брат, что ни говори, а не быть добру, то есть, посмотри, что он с тобою сделает…

— Со мной! Увидим, — сказал Юм, сжимая рукоятку охотничьего ножа.

— Слышишь ли? — прервал его торопливо Ганка, подняв вверх нос и нюхая, как гончая собака, — то есть, серой пахнет.

— Ха! Ха! Ха! Да полно, Ганка, смешить; я, кроме сырости, ничего не слышу.

— А я, брат, так слышу!

— Да так-то немудрено видеть чудеса, о которых ты рассказывал.

— То есть, смейся, смейся… смотри… смотри… — закричал Ганка, пятясь за Юма.

И точно, вместо статуи, которая вчера подходила к Ганке, на пьедестале стояло что-то белое, похожее на Мишу, и дразнило языком Ганку.

Юм оборотился в ту сторону, но в комнате вдруг стало темно.

— Эй, брат! не шути, — сказал Юм, — да, не шути, не то…

Опять сделалось светло.

— Ну, Ганка, что же тебя перепугало?

Ганка протирал глаза; ибо, вместо Миши, прежняя статуя возвышалась на пьедестале.

— То есть, то есть, вместо этой статуи, я видел мальчика…

— Не эта ли статуя подходила к тебе вчера?

— Эта самая.

— А вот мы сейчас увидим; да…

Юм подошел к статуе и начал ее осматривать; долго не мог он ничего открыть, наконец, в пьедестале нашел ручку.

— Это что такое? Посмотри, Ганка; да, подойди ближе.

Ганка подошел к Юму и выглядывал из-за его плечей.

Юм поворотил пружину — статуя стала на одно колено; Юм поворотил опять — она наклонилась.

— Смотри! И я колдун. Да, брат, видишь ли, какой обман.

— То есть, то есть, это забавно, — и при этом слове, ободрясь, Ганка подошел ближе.

Юм поворотил — статуя сложила руки, Юм продолжал вертеть — статуя выпрямилась, потом подняла ногу, потом руку, и наконец, отвесила жезлом удар по спине Ганки, который в это время стоял близко, и, наклонясь, рассматривал пружину; старик закричал, присел и не смел поднять вверх головы. Юм хохотал, и вертел по-прежнему — статуя подняла опять руку, и Юм получил такой же подарок.

— Проклятая! — закричал Юм и толкнул ее ногою. Статуя и пьедестал с громом и пламенем провалились сквозь пол.

Ганка поднял голову, и, видя, что Юм чешет спину, принялся хохотать.

— Что, брат, то есть, досталось?

— И ты туда же смеешься, а сам, да, сам то же скушал.

Между тем, как Юм осматривал место, где провалилась статуя, Ганка взглянул на камин, — и что же: вместо дров, которые видны были в нем прежде, выглядывала оттуда голова Миши и дразнила старика.

— Смотри! Смотри! — закричал Ганка, указывая на камин.

— Ну, что там еще?

— Смотри! В печке опять тот же бесенок.

— Я ничего не вижу, кроме дров.

В печке точно были дрова, как и прежде.

— Ты бредишь, Ганка.

Юм оборотился к окну, и та же голова начала опять дразнить Ганку.

— То есть, то есть, брат, опять…

— А вот мы увидим, — сказал хладнокровно Юм, подходя к камину, в котором, как и прежде, видны были дрова.

— Ради Бога! не подходи близко, то есть, нас опять поколотят.

— Да, пускай попробует еще раз.

Юм был уже в пяти шагах от камина, как вдруг из-за дров выскочил заяц, бросился под ноги Юму и ушел в двери.

— Держи, Ганка! — закричал Юм, но Ганка сам бежал прытче зайца.

В эту минуту, где ни взялись две своры борзых собак, и пустились за русаком. Юм, страстный охотник, забыл и камин, и чернокнижника, бросился за собаками, атукая и свистя. Ганка, услыша его голос, оборотился, увидел собак, и, воображая, что они за ним гонятся, пустился бежать еще шибче.

Эта процессия долго находилась в следующем порядке: впереди заяц, далее, позади, Ганка, за ним собаки, а потом Юм; наконец заяц и собаки скрылись, Ганка от усталости упал, Юм запнулся на него и всею тяжестью своего благородия придавил будущего тестя.

— То есть, то есть, брат, у тебя нет ни совести, ни Бога, травить меня собаками.

— Да кто тебя травил, я и не думал; вольно тебе бежать прытче борзых. Ха, ха, ха!

— А собаки разве не твои?

— Да, брат, теперь только опомнился, ведь это мои собаки; да откуда их принесло нелегкое?

— То есть, брат, встанешь ли ты сегодня; мне тяжело.

— Да, брат, сегодня досталось. Как бы отыскать собак, а там опять к чернокнижнику.

— Нет, брат, воля твоя, я ни за что не пойду, то есть, моим бокам и то досталось.

Они встали; Юм начал скликать собак, а Ганка побрел тихонько домой.

IV

Несмотря ни на слезы, ни на горесть, ни на мольбы своей дочери, Ганка не переменил намерения; все, на что он согласился, была только отсрочка свадьбы на год.