Чернокнижник

— О, как это будет прелестно! — О, как это будет занимательно! — Рисование, живопись, архитектура… — Нет, нет, архитектуры не надобно. Пение, музыка, ваяние… — Ох, к чему ваяние! Столько пачкотни, столько трудов, столько пыли. — Да; это правда! Не надобно ваяния; не надобно ни архитектуры, ни ваяния! — На следующий год мы сделаем выставку. — Как это будет весело! — На следующий год? Зачем так долго откладывать? Я умираю от нетерпения! Нельзя ли через месяц? — Ни в чем не успеем приготовиться! — Как-нибудь, чтобы только поскорее! — Ну, через полтора месяца! — Я согласна. — Через полтора месяца! Через полтора месяца! — Какие же награды положим мы достойным? — Розовый венок. — Потом? — Розовую ленту. Потом? — Десять фунтов конфет! — О, как это будет весело! Как это будет прелестно! — Анетта, одолжи мне на неделю своих красок. — Ты что приготовишь, София? — Я буду петь. А ты? — Я сочиню контрданс. — Кому же розовый венок? — Достойной! — Я бегу сейчас рисовать ландшафт, который позади нашего дома. — Ты чем хочешь заниматься, Аспазия? — После скажу. — Скажи теперь, друг мой! Скажи, моя милая! Какая скрытная!..

Молодые женщины вздумали возобновить науки. Со всех сторон начались приготовления. Знаете, как приготовляются женщины! С чего начать? Какими науками заниматься в особенности? Всеми, всеми, исключая историю, исключая математику, исключая естественные науки, исключая медицину, исключая астрономию, исключая хронологию, исключая геогнозию, исключая еще две-три науки, для которых нужно убить столько времени, — всеми остальными!

— Ах, как хорошо писать романы! Madame Aline, отчего вы не напишете ни одного романа? — Не могу придумать завязку. — Пожалуйста, только без кровопролитий. — Моя кузина вчера кончила драму. — Под каким названием? — Еще без названия. Мы отложили это до завтра. — Как жаль, что эту драму нельзя будет видеть на сцене! — Почему же? — Где теперь набрать актеров? — Дело обойдется и без них! Моя кузина вместо мужчин действующими лицами сделала собачек. — Неужели? — Ах, как это ново! Возьмите моего Жужу! — И моего Мими! — И моего Фигаро! — Я начала сегодня повесть. — Чем оканчивается? — Как вы думаете, чем кончить? — Пожалуйста, посчастливее! — Да, да, посчастливее! — Новенького! — Новенького! Что-нибудь, только новенького! — Мы с вами одного вкуса. Ах, как прекрасна наука писать новые драмы, новые романы и новые повести!

Время выставки приближается. Анетта встречается с Аспазией.

— Что твой ландшафт? — А твой портрет? — Я отложила на несколько времени. — Я также. — Скучно! — Досадно! — Вышьем лучше что-нибудь по канве. — О рукодельях не поминали ни слова. — А рисование разве не то же рукоделие! — Ты не слыхала, каково идет Жоржеттин контрданс? — Давно забыт. — А София? — София все поет. — Так что же наша выставка? — Все отказываются! Можно ли? — Но, знаешь ли, из Парижа новые ленты привезены! — Где? Где?

И все полетело.

Между тем, как это происходило, две или три почтенные старушки, поддерживаемые неутомимою деятельностью старых дев, овладели общественным мнением, прибрали в руки бразды правления и начали судить виновных и невиновных домашним судом. Пошла потеха. Вы знаете этот род судопроизводства? Кому из нас не случалось быть в тисках его? О вы, вздумавшие пренебрегать священными обычаями света; вы, опоздавшие в новый год пятью минутами с поздравлением; вы, бросившие невзначай лишнее слово в разговор с тетушкою своего приятеля; вы, забывшие комплимент свой в столике; вы, надевавшие когда-нибудь шаль выше, нежели следует; вы, полускромные, полунасмешливые, полузастенчивые; вы, близорукие, вспыльчивые, рассеянные, веселые, расточительные, скупые, идите все сюда и подписывайте имена свои! приветствую вас, братья по преступлениям, преступники по суду грозных судей наших! Но, вы скажете — увы, сколько лишились эти судии в Утрехте с тех пор, как мужчины там исчезли! Сколько двусмысленностей, сколько гнусных острот, сколько невежливых поклонов исчезло с ними!.. А румяные щечки, а полурасстегнувшийся башмачок, а не у места приколотый бантик, а старомодная прическа, а недоварившийся у соседки суп, а опоздавшая к обеду кузина, а заплаканные глазки, а бывшие законодательные заседания!!! Аристократия молодых взлетела на воздух, и весь женский мир приютился под деспотическое крыло своих седых правительниц.

Наступило в Утрехте время грозное, время ужасное, время, какого не знавать ни вам, ни мне, ни нашим правнукам; время, налегшее свинцовою тучею на все живущее, на все чувствующее, на все размышляющее; время, похоронившее под своими ледяными слоями последние остатки свободы человечества, — свободы воли, пощаженной и самим демоном в Еве, и самим Нероном в Сенеке. Наступило время домашнего законодательства! Восьмидесятилетняя, полумертвая, полусгнившая старуха говорила слово, и это слово становилось «правилом»; и все должно было говорить, как говорила эта старуха; и все должно было размышлять, как размышляла эта старуха; и все должно было чувствовать, как чувствовала эта старуха, которая ничего не чувствовала.