Чернокнижник (сборник)

Мне вспомнился знаменитый круглый храм Сивиллы в Байях под Неаполем, где всякое слово, произнесенное даже шепотом, явственно слышится в любом месте, если приникнуть к стене; такое же свойство и у хор под куполом собора св. Павла в Лондоне…

— Опасается народ этого лога! — продолжал монах. — Издавна про него худая слава идет. Жутко, конечно, мирскому человеку; не вникает он ни во что: идет себе в тишине, в спокойствии, кругом ни души — и вдруг голоса рядом!… За колдовство это почитается! А я полагаю — от Господа оно.

— А зимой голоса слышатся?

— Нет… зимой спит земля!..

Я встал и внимательно осмотрел ближайшую часть обрыва; пласты почвы нигде нарушены не были, следов какой бы то ни было работы рук человеческих не примечалось.

Я вернулся к своему спутнику и мы продолжали обед.

— Хлопчиком махоньким я еще был… — заговорил опять о. Паисий. — сказывала, помню, бабка моя, старуха — стан разбойный при Екатерине-царице где-то здесь в логу находился. Жили разбойники в пещерах в подземельных, — много ведь их по нашим горам! На несколько верст будто они под землей тянулись. В них же и богатства свои сохраняли; коврами все у них было украшено, мебелью, зеркалами; золото, серебро грудами лежали. А на дороге избушка стояла, старуха постоялый двор в ней держала. И как только объявлялись богатые проезжие или обозы ценные — сходила старуха в овраг и говорила земле что было надо. Земля передавала: разбойники налетали и делали свое дело.

До того дошло, что решило наконец начальство унять их и послало в наши края несколько полков солдат.

И теперь здесь леса глухие, а тогда окончательно дебри дремучие были! Охватили солдаты леса кольцом и стали загоном идти. Проведала об этом от проезжих старуха и упредила разбойников, чтобы в подземелье схоронились. А оно кроме двери дубовой еще и скалой закрывалось — устройство имелось такое особенное: нажмешь снаружи пружину, скала сама как человек на пяте поворачивалась.

Спрятала старуха своих молодцов, прикрыла как следует вход и домой воротилась.

Через день-два нагрянули войска; ищут, шарят везде — нет никого.

За старуху взялись: где разбойники? Ты, мол, спокон века тут сидишь, знаешь, где соколы прячутся!

Старуха отнекиваться давай. Ну, тогда долго не разговаривали — пытать ее начали! Крепка была старуха, сильная — звука не проронила. Уперлась — знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю!.. так на тот свет и ушла под кнутом.

Обыскали солдаты весь лес, облазили кручи и овраги — пусто везде, побились-побились несколько дней и назад ушли. Избушку сожгли, а разбойники больше уж и не увидали Божьего света — все до одного кончились от голода в подземелье. С той поры и стихли разбои в наших краях!

— Что же, искал кто-нибудь это подземелье, или нет?.. — полюбопытствовал я.

— Как же, многие пытались!.. — ответил о. Паисий. — Ну да где же найти? Примет ведь никаких не имеется! Гудит в иных местах земля, если постучать в нее — только и всего. Пробовали копать — ничего не обнаруживалось: ведь сплошь гору не разроешь! А может, и сказка это простая старыми людьми про клад пущена!..

— А может быть и то, что мы с вами сейчас над самым кладом сидим… — заметил я.

— Все может статься!.. — задумчиво отозвался монах.

* * *

Крепко запомнился мне этот овраг и разговор про разбойников.

И вот много лет спустя, уже за рубежом России, я встретился с одним из белгородцев, участвовавших в бою с красными как раз в районе оврага, известного своей изумительной акустикой.

Один из тяжелых артиллерийских снарядов попал в стену его как раз у того места, где мы отдыхали с о. Паисием и разворотил громадную выбоину. Из середины ее круглым окошком глянуло темное отверстие; за ним влево и вправо уходил в глубь земли коридор; на полу белесили скелеты людей.

Расширить пробоину и осмотреть хотя бы ближайшее подземелье было некогда — начиналось отступление…

Нет сомнения в том, что местные крестьяне уже побывали в этом загадочном тайнике и узнали, быль — или легенда старинный сказ о кладе и о заживо погребенных разбойниках.

г. Рига, 1926 г.

Овраги (Из воспоминаний)

Я только что был произведен в офицеры и решил съездить в Шемякине, проведать и показаться своей любимой тетушке, баронессе Дольст.

Имение ее находилось в самой глуши Болховского уезда, в шестидесяти верстах от Орла; телеграммы о высылке мне лошадей послать было нельзя и я решил проехать по железной дороге не до Орла, как всегда, а до первой станции за ним и там нанять подводу: оттуда до Шемякино считалось всего сорок верст.

В полночь я высадился из московского поезда и очутился с чемоданом в руках в полутемном и душном зальце этой станции; меня окружила гурьба возчиков-крестьян человек в пятнадцать и все наперебой предлагали свои услуги.

Шемякино из толпы их знал только один— невысокий, вертлявый разбитной мужиченко; я договорился с ним о цёне, вручил ему свой чемодан и мы вышли на крыльцо.