Чернокнижник(Забытая фантастическая проза XIX века. Том II)

Так говорил Сабинин, оставляя гостиную. То был молодой человек лет двадцати шести, но на лице которого преждевременные страсти и размышление начертили глубокие морщины. Поседелая голова и густые навислые брови, из под коих выглядывали два черных глаза, придавали ему таинственный и мрачный вид. Возвратясь недавно в Москву после долгих странствий, он не принимал прежнего участия в шумных веселостях света, и появлялся только в немногих избранных обществах. Но чаще всего он посещал дом ***; их круг состоял из небольшого числа молодых дам и мужчин, отличавшихся любезностью, умом и образованностью. Хозяйка и хозяин оживляли общество; их можно было назвать душою прекрасного тела. По своей снисходительности, они допускали в этот круг и нескольких внимательных, хотя не всегда скромных слушателей.

Передаю слышанное мною.

— В самом деле, — сказал Руссинский, когда Сабинин вышел из гостиной, дав обещание возвратишься к ужину, — в самом деле, он прав, у нас нет разговорного языка.

— Как! — возразил хозяин дома. — Проговорив с ним два часа по-русски, вы еще защищаете такой парадокс?

— И готов доказать его, — отвечал Руссинский.

— Oh! C’est un peu fort[12], — воскликнула одна дама.

— Нисколько, — продолжал спорщик, — и вы первая подтверждаете мое мнение. У нас нет разговорного языка уже и потому, что мы вынуждены вмешивать в русскую речь французские фразы. А чтоб окончить спор, согласимся весь остальной вечер говорить по-русски, и за каждую иностранную фразу платить штраф: это будет платой за уроки. Один пожилой господин рассказывал недавно, что он учится по-английски, потому что французский язык стал слишком обыкновенен. И в самом деле, кто не говорит теперь по-французски? Но вместо того, чтоб заменять его английским или японским, не лучше ли стараться говорить на своем природном? Ведь в России это было бы довольно ново и оригинально!

— Хорошо, мы согласны, — воскликнули дамы, охотницы до всего нового и оригинального. — И за каждое нерусское слово по фунту конфет, не так ли?

— Не менее, — сказал в ответ Руссинский, — однако я не так строг, и с своей стороны позволил бы даже галлицизмы. Почему не поддаться? Только б выиграть.

— Мы на все согласны, — отвечали дамы. — Итак, ни слова по-французски.

— Ни слова, — повторили хором мужчины.

— Mais où est-il donc?[13] — сказала одна молодая девушка, осматривая вокруг себя.

— Постойте, — прервал ее Руссинский, — за вами фунт конфет. Однако, что вы ищете?

— Свою перчатку, — отвечала Софья.

— Я поднял сейчас какую-то перчатку с правой руки, — сказал один из слушателей.

— Ах, это моя, — возразила Софья.

— Нет, моя, — возразила хозяйка дома.

— Моя, моя, — говорили наперерыв все гости.

— А мне так кажется, что это моя, — заметил слушатель.

— Помилуйте, неужели трудно отличишь мужскую перчатку от дамской?

— И очень; она эластическая.

Впрочем, это была, по-видимому, обыкновенная лайковая перчатка. Но присутствие таинственного Сабинина, характером и наружностью похожего на вулкан, покрытый снегом; его искрометный и подчас как будто холодным ветром обдающий разговор; огонек в камине, перед которым сидели наши собеседники, то гаснувший, то внезапно разгоравшийся — все это настраивало воображение к чему-то чудесному, сверхъестественному. Все хотели примерить странную перчатку; и всем она была пору, будто нарочно сделана на руку каждого. Дамы не знали, что о ней и думать.

— Это подарок самого сатаны, — заметил, смеясь, хозяин.

— Скорее вызов его на поединок, — прибавил Руссинский. — Кто поднял перчатку — берегись!

— И, какой вздор! — сказала Софья, когда пришла ее очередь. Она стала натягивать адской подарок; перчатка с трудом надевалась и вдруг сильно обхватила руку молодой девушки. Софья вскрикнула — не от боли, а от испуга.

В эту минуту синий огонек вспыхнул в камине, и одно из полей, объятое пламенем, скатилось к самому краю. Софья, сидевшая ближе всех, взяла щипцы и оттолкнула ими мятежный уголь внутрь камина. Но едва успела она принять оттуда руку, как на перчатке, ее покрывавшей, обозначились понемногу огненные литеры, и она прочла с ужасом: «À la plus belle»[14].

— За вами фунт конфет, господин сатана! — воскликнул Руссинский с комическим жаром. — Прошу вас!

Не успел он выговоришь, как в камине образовалась какая-то огненная масса, словно с хвостиком, рогами и с двумя черными мышиными глазками, наподобие той, которую вы, читатель, нынешней зимой видели в руках художника-стекольщика перед его плавильной лампой, когда он из нее выделывал маленького разноцветного чертенка. Эта масса трещала, трещала… и вдруг лопнула с шумом, обдав испуганных зрительниц пеплом и тысячью черных кусочков. Дамы подались назад от страха; да, признаться, и мужчины струсили.

— Ага! Вот вам и фунт конфет, — сказал один из присутствующих.

— Хорош подарок! — отвечал Руссинский. — Я возвращаю его сатане: пусть себе кушает!

— Бога ради, ни полслова об этом, — сказала боязливо Софья. — Как знать… может быть…

— И вы думаете, что…

Хозяйка прервала Руссинского.

— Но что вы сами думаете об этой перчатке? — спросила она.