Чернокнижники

И вот тут, как было заранее задумано, расписано и обсуждено, Савельев остался сидеть на месте. Он протянул руку к чайной паре, аккуратно снял верхний чайничек с заваркой, добавил кипятку и сказал непререкаемо:

— Николаша, ты как угодно, а я еще с господином Аболиным немного побеседую…

— Аркадий! Ты что, плохо в деле разобрался? — возопил Самолетов.

— Флегонтыч, я человек совершеннолетний, ни под чьей опекой не состою, — совершенно безмятежно ответил Савельев. — Так что позволь уж мне по своему разумению дело взять, не век же мне за тобой ходить, как бычок на веревочке…

— Аркадий!

— Николаша, ты вроде спешил куда-то?

Самолетов самым натуральным образом побагровел, замотал головой, словно крахмальный воротничок ему вдруг стал тесен, махнул рукой:

— Ну ладно, насильно утаскивать не буду. Одно скажу, друг ситный, доиграешься ты когда-нибудь со всей дворянской фанаберией… И Самолетова рядом не будет, чтобы помочь… Всего наилучшего!

Он яростно нахлобучил полуцилиндр и направился к выходу, все еще что-то недовольно бурча. Аболин с Савельевым какое-то время разглядывали друг друга без всякого выражения, потом Аболин вкрадчиво изрек:

— Осторожен ваш компаньон, осторожненек… Я бы даже, не возьмите в обиду, сказал, что — трусоват…

И вот тогда Савельев доверительно, как своему, сказал с усмешечкой:

— Ну чего вы хотите, Петр Петрович? Из поротых. Не то что его родители, а и сам Николаша до издания высочайшего манифеста об освобождении крестьян пребывал в крепостном сословии. А поротость — она, знаете ли, себя показывает долгонько…

— Да уж конечно, — сказал Аболин с неприкрытой брезгливостью. — Дали им волюшку, чумазым… — и хитро блеснул глазами, — а что это он упоминал о дворянских фанабериях? Вы, стало быть, будете…

— Имею честь принадлежать к дворянскому сословию, — сказал Савельев с некоторой гордостью. — Титулов не ношу, к Рюриковичам не принадлежу никаким боком, однако семейство старинное, от опричнины пошло. Вот только дворянство дворянством, а золотишко золотишком, и одно с другим частенько не сочетается… Короче говоря, любезный Петр Петрович, еще в екатерининские времена лишились предки последних деревушек и потянулись служить. Ну, а хорошей службы, когда нет ни влиятельной родни, ни связей, днем с огнем не сыщешь. Вам это, скорее всего, неведомо…

— Ведомо, — сказал Аболин тихо, серьезно, отрешенно. — Ох, как ведомо… А может, водочки?

— Пожалуй, — сказал Савельев.

Пока половой расставлял графинчик и стопки, Аболин так и сидел, словно бы отрешенный от всего земного. Слова Савельева явно задели в его душе какую-то чувствительную струнку.

— Ну, вот так оно и сложилось, — сказал Савельев, едва осушили по первой. — Окончивши гимназию, встал вопрос: куда подаваться? По военной линии? Загонят подпоручиком куда-нибудь за Можай, где лет через двадцать в поручики выслужишься. На гражданской службе при отсутствии должной протекции — то же самое. До седых волос будешь чинить перья какому-нибудь его высокопревосходительству… Жениться выгодно еще уметь надо… Одним словом, куда ни кинь — всюду клин. И двинулся я, благодаря крестному — крестный у меня из купцов — по коммерческой линии. Иной, быть может, и скажет, что это против дворянской чести…

— Да полно вам, — махнул рукой Аболин. — Я, собственно, из тех же самых побуждений покинул в свое время департамент, занялся негоциями — и, вы знаете, нисколечко не жалею. Хороша честь, когда нечего есть… Благоугодно ли спросить: как идут дела…

Савельев усмехнулся:

— Ну, великих капиталов не нажил, однако на жизнь жаловаться нет причин. Кое-какое состояние имеется, — он зло махнул рукой. — Вот если бы Николай свет Флегонтыч, как пуганая ворона, не шарахался от каждого куста… А если на кусту на этом червонцы висят?

— Я так понимаю, сами вы, Аркадий Петрович, риска не чураетесь? — вкрадчиво спросил Аболин.

— Совершенно правильно изволили угадать, — усмехнулся Савельев. — Ну, конечно, должны быть известные степени, чтобы и в самом деле не угодить, как кур в ощип, однако не чураюсь…

— Позвольте уж тогда прямо. Можете достать ртуть?

— А отчего же и не достать, — задумчиво проговорил Савельев с видом человека, прекрасно знающего себе цену. — Человек вы вроде приличный…

Аболин натянуто улыбнулся:

— Очень надеюсь, не принимаете меня вслед за Николаем Флегонтовичем за террориста?

— Ну какой вы террорист, — рассмеялся Савельев. — Мне их, к счастью, видывать не приходилось, однако кой-какие вещи вполне можно рассчитать пытливым умом… Настоящий террорист уж ни за что б не предпринял поиски на столь нелепый манер: заявляться к известному ювелиру и просить его подыскать продавца… Он бы какие-нибудь другие тропочки стал искать, окольные, потайные… И все же! — он значительно поднял указательный палец, потом нацелил его на собеседника и продолжал с ухмылочкой. — И все же, дорогой Петр Петрович, голову могу прозакладывать, что дело ваше, как бы это… не совсем чистое.

— Например? — с величайшим спокойствием спросил Аболин, сверля его пытливым взглядом.