Чернолесье

Я попытался кивнуть, но не смог. Со мной было все совсем нехорошо. Я буквально чувствовал, как яд из раны на икре поднимается по венам все выше, наполняя мое тело огнем и слабостью. И ничего не мог с этим поделать.

Разум мутился. Я чувствовал, что мне уже тяжело дышать.

— Ваше инородие? — голос Винса слышался уже откуда-то издалека. — А ваше инородие?

Секунду спустя я услышал совсем другой голос:

— Навык… в меню… — это был голос той самой девушки из заброшки. Кажется, я даже видел сейчас ее лицо, обрамленное рыжими кудряшками. — Открой его… быстрее…

Поднять руки стоило огромных усилий, словно к каждой из них было привязано по гантеле. Я сделал прямоугольник из пальцев, и перед глазами возник знакомый свиток, вот только прочесть в нем я ничего не мог: вокруг все плыло, чернильные буквы налезали одна на другую и прыгали, словно взбесившиеся блохи.

Вдруг вокруг одной из вкладок появилась красная рамка. Трясущимся пальцем я нажал на нее, вызвав список перков, но и в нем разобрать ничего не мог. Я почувствовал, что силы оставляют меня окончательно. Если в списке и было какое-то спасение — я его уже не найду. Что ж, хотя бы узнаю, есть ли здесь жизнь после смерти.

Две строчки в длиннющем списке мигнули алым огнем. Разобрать, что в них написано, я не мог, и вообще не был уверен, что это не фантом угасающего сознания. Поэтому просто нажал на них, испытал знакомое уже ощущение приятного головокружения, и вместе с ним погрузился во тьму.

Глава 10

Мир вокруг не существовал. Вместо него было какое-то красное марево, застилавшее обзор, в какую сторону ни посмотри. Я плавал среди него, не зная, где верх, где низ. Время от времени мне слышались голоса: то матери, то Алины, то той рыжей девушки, даже имени которой я не знал, как и не знал доподлинно, существует ли она вообще. Но что они мне говорили, я понять не мог. Знакомые слова никак не желали складываться в осмысленные фразы.

Однажды передо мной возникло задумчивое лицо Грановского. Некоторое время он разглядывал меня, словно бабочку, проткнутую булавкой, а затем задумчиво произнес: «Нет, возвращать еще рано, конечно. Проявил себя неплохо». А может быть, он сказал и что-то совсем другое — я не мог четко осознать смысл услышанного. Так или иначе, после пары оброненных фраз его лицо тоже потонуло в красной бездне.

А еще была боль. Она была не в ноге, как можно было ожидать — я словно испытывал ее весь целиком, каждой клеткой тела. Она то усиливалась до такой степени, что заслоняла собой все, даже красный туман, то ослабляла хватку ненадолго, но исчезнувший мир все равно не появлялся.

Я хватал ртом воздух, но воздуха не было. Была только боль — но ею, оказывается, можно было дышать. Только от этого становилось еще больнее. Я пытался плыть то в одну сторону, то в другую, но любое движение вызывало лишь новый приступ боли.

Я не знаю, сколько времени это продолжалось. Времени в этом мире не было точно так же, как и пространства. Но первое. Что я увидел, когда красная муть немного рассеялась передо мной, было лицо рыжеволосой девушки с какой-то не слишком чистой тряпкой в руке. Сперва я подумал, что это та самая девушка, голос которой я слышал в поле, но сразу же понял, что нет. У этой были грязные свалявшиеся волосы, одета она была во что-то вроде серого мешковатого сарафана, а на носу выделялась сильно портящая ее бородавка. Увидев, что я открываю глаза, она пискнула и убежала, а минуту-другую спустя в комнатушку, где я лежал, ввалился, шумно пыхтя, деревенский староста.

— Господин Руман! — воскликнул он. — Очнулись, стало быть! А мы уж и не чаяли! Думали, укокошила вас тварь эта самая. Тилли-то наш так и помер, а его ведь тот, что помельче, ужалил. А вас — такая страхолюдина. Видать, верно про вас, егерей, говорят, что вас и сталь не берет, и огонь, и яд.

— Есть немного, — ответил и стянул с ноги плотное шерстяное одеяло, чтобы посмотреть, во что превратилась нога. Больше всего я боялся, что боль у меня фантомная, а ноги уже и нет. К счастью, нога была на месте, вот только на икре видна широкая рана, наполовину зажившая, но подозрительно припухшая по краям. Я не врач, но увиденное мне не очень нравилось. Не пришлось бы вскрывать.

— Долго я так уже валяюсь? — спросил я старосту.

— Да уж почитай четвертый день, — он развел руками. — Супруга моя уж три лучины зажгла Мученице Евфимии за ваше, значить, исцеление. Попа-то у нас в деревни нет, так мы в ближнем амбаре их возжигаем, когда, значит, заступничество надобно.

— Помогает? — спросил я. Алый туман еще рассеялся не до конца и еще клубился в уголках поля зрения. Интересно, а рана-то, выходит, почти зажила — всего за три дня. Я сразу вспомнил, как пару лет назад куда более пустяковая рана от вырезанного фурункула на руке заживала у меня недели две. А тут укус ядовитой твари, которая помимо яда еще бог весть какую инфекцию могла занести.