Черноморье

Он смотрел на Натуралиста и не мог понять, верит тот сам в этот миф или нет. Скорее всего, это сильно преувеличенная история, рассказчик мог повстречать одного из морских гадов, или сказочник он просто. Ищет, кому на мозги можно капать, и, смакуя жуткие подробности, треплется, вываливает на слушателей свои выдуманные истории.

– Мальчики, может, прекратите трындеть? – прилетело с задней скамьи, где сидели Инга и Карась. За урчанием мотора Ган не разобрал, кто из них двоих произнес эти слова. Но, судя по обращению и наглой ухмылке, все же Инга.

Догадка подтвердилась, девушка продолжала:

– Нет никаких чудовищ, оживших легенд, мистики. Есть муты, и есть люди. Вот и все. А этот дурачок, который сказку рассказал, – девушка, видимо, слышала весь монолог Натуралиста, – Саня или Саныч, не помню, как его там, пиздит, как дышит. Ему давно никто не верит.

– Инга! – делано возмутился Карась, сгреб пятерней свои грязно-рыжие волосы, осклабился. – Хорош сквернословить.

– Да пошел ты, выражаюсь, как хочу. Ты мне не батя или маман.

Ган улыбнулся. «Да нормальная команда, если подумать. Сработаемся!»

Натуралист отвернулся, смотрел вдаль. Наверное, Инга отбила у него желание рассказывать дальше.

Дождь продолжал ритмично отбивать чечетку по корпусу лодки и по головам и плечам сидящих в ней людей. В лицо летели морские брызги, на губах чувствовался вкус соли. Покрикивали чайки или другие птицы, но довольно далеко, за туманом их видно не было.

Саныч? Рассказчика звали Саней или Санычем. Очень распространенное имя или отчество. Но почему оно сейчас свербит в голове Гана, пытается напомнить о чем-то?

– Заплутала твоя душа, Ган, оскотинилась. Затерялась она среди извилистых улочек, в лабиринте темном. – Дед затянулся от души, всей грудью вдохнул – половины сигарки как и не было. Закашлялся с непривычки: – Вещь! Не то что это говно, которое курю последние годы.

– Саныч, ну не начинай, а? На месте душа.

В темноте огонек самокрутки раскаленным угольком шипел в сыром воздухе, вычерчивал замысловатые узоры, вспыхивал и угасал, словно далекий маяк для заблудившихся кораблей.

– Кури, дед, кури, еще есть. Мне не жалко.

Листья табака мне подогнал один товарищ, изрядно задолжавший. Табак нынче – штука дорогая, я про настоящий табак, а не эту труху, которую, по слухам, переправляют из самого Крыма, во что мне верится с трудом. Табак – целое состояние и просто один из способов сделать эту серую жизнь хоть немного краше.

– Кури, Саныч. – Я хлопаю деда по плечу. – На тебе еще две, – достаю я самокрутки из кармана и сую ему в заскорузлую, сморщенную ладонь.

– Ган, ты пойми меня верно, я ведь добра тебе хочу. Я ведь… ты мне… родной, можно сказать.

– Знаю, Саныч.

Дед качает головой, огонек самокрутки плывет то влево, то вправо, тоже несогласный с моими словами.

– Да ни хуя ты не знаешь, – в сердцах шепчет Саныч на выдохе. Слова смешиваются с дымом и растворяются в нем. – Ты просто ходишь по краю, балансируешь и вот-вот свалишься в темную пропасть, в пропасть, где одна чернота, – продолжает он. – Оттуда уже не выберешься, там нет света и бродят такие же потерявшиеся души.

– Философ, – я усмехаюсь, – тебе бы книжки писать.

– А тебе лишь бы отшучиваться, – парирует он.