'Черносотенцы' и Революция

Христос, Спаситель, помоги!..

И у преддверия могилы

Вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов! 155

Итак, Б. В. Никольский, утверждая, что власть большевиков - это беспощадная кара, заслуженная Россией (в том числе и им лично), что они "правят Россией Божиим гневом", вместе с тем признает, что большевики все-таки, в отличие от тех, кто оказался у власти в Феврале, - "правят", все-таки "строят" государство, - притом, строят "с таким нечеловеческим напряжением, которого не выдержать было бы никаким прежним деятелям"; ведь после Февраля в стране нет "никого, кроме обезумевшей толпы". И он определяет большевиков вроде бы лестно - "верные исполнители исторической неизбежности", - но ни в коей мере не "сочувственно", - вопреки утверждению С. В. Шумихина. Верно предвидя грядущее (что вообще было присуще "черносотенцам", не увлекавшимся всякого рода прожектами), Б. В. Никольский уже в апреле 1918 года писал о неизбежном будущем подавлении Революции ею же порожденным "цезаризмом", но отнюдь не собирался "присоединяться" и к этому цезаризму:

"Царствовавшая династия кончена... - утверждал он. - Та монархия, к которой мы летим, должна быть цезаризмом, т. е. таким же отрицанием монархической идеи, как революция (мысль исключительно важная. - В.К.). До настоящей же монархии, неизбежной, благодатной и воскресной... далеко, и путь наш тернист, ужасен и мучителен, а наша ночь так темна, что" утро мне даже не снится" (с. 360). (Из последних слов вполне ясно, что Никольский вопреки утверждениям Шумихина - никаких своих надежд на большевиков не возлагал.)

Известно, что о закономерном приходе "цезаря", или "бонапарта" писали многие - например, В. В. Шульгин и так называемые сменовеховцы. Но, во-первых, это было позднее, уже после окончания гражданской войны и провозглашения НЭП (а не в начале 1918 года!), а, во-вторых, люди, подобные В. В. Шульгину и сменовеховцам, выражали свою готовность присоединиться к этому "цезаризму", усматривая в нем нечто якобы вполне соответствующее русскому духу. Б. В. Никольский же видел в будущем "цезаре" такое же "отрицание" подлинной патриотической идеи, как и в самой Революции.

Очевидно, что Б. В. Никольскому даже и "не снился" какой-либо "черносотенно-большевистский симбиоз" - хотя публикатор его писем и пытается внушить их читателям обратное. Б. В. Никольский ведет речь лишь о том, что большевики самим ходом вещей вынуждены - "вопреки своей воле и мысли" - строить государство (и по горизонтали, то есть собирая распавшиеся части России, - и по вертикали, создавая властные структуры в условиях безудержного "русского бунта"), и полной мерой "нести тяготы власти". А Б. В. Никольский со всей ясностью сознавал, что без мощной и прочной государственности попросту немыслимо само существование России. И потому как истинный патриот, для которого Россия - "превыше всего", Б. В. Никольский заявил: "я не иду и не пойду против них" (большевиков).

И в то время, и сегодня, конечно же, могло и может прозвучать решительное и негодующее возражение, что-де Белая армия боролась именно за Россию, и каждый патриот должен был именно в ее рядах сражаться против большевиков, за Россию.

Вопрос о Белой армии необходимо уяснить со всей определенностью. Во-первых, никак нельзя оспорить того факта, что все главные создатели и вожди Белой армии были по самой своей сути "детьми Февраля". Ее основоположник генерал М. В. Алексеев (с августа 1915-го до февраля 1917-го - начальник штаба Верховного главнокомандующего, то есть Николая II; после переворота сел на его место) был еще с 1915 года причастен к заговору, ставившему целью свержение Николая II, а в 1917-м фактически осуществил это свержение, путем жесткого нажима убедив царя, что петроградский бунт непреодолим и что армия-де целиком и полностью поддерживает замыслы масонских заговорщиков.

Главный соратник Алексеева в этом деле, командующий Северным фронтом генерал Н. В. Рузский (который прямо и непосредственно "давил" на царя в февральские дни), позднее признал, что Алексеев, держа в руках армию, вполне мог прекратить февральские "беспорядки" в Петрограде, но "предпочел оказать давление на Государя и увлек других главнокомандующих". 156 А после отречения Государя именно Алексеев первым объявил ему (8-го марта):

".. Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным" ... Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся от Алексеева" (там же, с. 78, 79); впрочем, еще в ночь на 3 марта Николай II записал в дневнике, явно имея в виду и генералов Алексеева и Рузского: "Кругом измена и трусость, и обман!" 157