Чернов

Дмитрий Константинович любил вопросы, в которых до него никто не мог разобраться. Его не смущало то, что ни у нас, ни за границей не было никакой литературы по данной теме. Единственную в то время работу по выгоранию каналов в стальных орудиях проделали в Англии начальник Вульвичского арсенала Мэтлад совместно с директором Вульвичской химической лаборатории Абелем. Вопрос был заслушан в 1886 году общим собранием английского института железа и стали в Лондоне. В прениях участвовали виднейшие артиллеристы и металлурги, но прямого ответа на вопрос не дал ни доклад, ни прения. Возведенный в дворянское звание за прежние работы по пироксилину сэр Абель должен был признать в конце концов:

— Существует, видимо, какой-то до сих пор не исследованный фактор, который имеет в этом отношении преобладающее значение.

Вот этот загадочный фактор и предстояло найти Чернову.

Судя по тому, что уже с 1889/90 учебного года он начал читать курс о выгорании каналов в стальных орудиях, ответ был найден очень скоро. В течение 25 лет он читал свой курс без изменений с демонстрацией образцов и фотографий.

Вопрос о выгорании каналов в стальных орудиях Дмитрий Константинович сделал предметом своего доклада 10 мая 1912 года в Русском металлургическом обществе ввиду его научного и очень широкого практического значения.

В этом докладе он рассматривает выгорание каналов в стальных орудиях как частный случай разрушения поверхности металлических предметов, когда поверхность оказывается в условиях, аналогичных условиям стенкам канала орудия, то есть в условиях резких и быстрых изменений температуры поверхности.

В заводской практике в таких условиях ведется горячая штамповка различных фасонных железных и стальных поковок в стальных штампах. Раскаленная заготовка вкладывается в нижнюю половину штампа, потом накладывается верхняя половина штампа и делается сильный удар молотом. После этого снимают верхний штамп, выбрасывают отштампованную вещь, обливают штамп водой для охлаждения и без промедления штампуют следующую заготовку.

После более или менее продолжительной работы на внутренней поверхности штампа появляется сеть трещин, такая же, как, скажем, потрескавшийся лак на старой мебели, и, по существу, она не отличается от снимков сеток со стали и чугуна.

В этом месте доклада, оглянувшись на полвека назад, Дмитрий Константинович вспомнил свою первую службу на Монетном дворе, свою юношескую клятву «раскрыть тайну стали». Он даже поймал себя на мимолетном ощущении тяжести в правом кармане пиджака, где целый год носил он штемпеля, пытаясь разгадать причину их неодинаковой стойкости.

— Считаю необходимым заметить, — проговорил он, не изменяя своему деловому тону, — что при холодной штамповке, например в монетном и медальном деле, на поверхности штемпеля не появляется сетки трещин, но, смотря по степени закалки и отпускания штемпеля, он более или менее сминается или же лопается от сильных внутренних напряжений. Разнообразие в стойкости штемпелей очень наглядно показывает чрезвычайно большую чувствительность стали к различным оттенкам в приемах при ее обработке. Так, при чеканке серебряной монеты штемпелями, изготовленными из стали одной и той же фирмы, с применением, по-видимому, одних и тех же приемов при закалке и отпускании, замечаются очень большие колебания в сроках службы штемпелей для одного и того же сорта монеты. При средней стойкости около пяти-семи тысяч оттисков некоторые штемпеля выставляют только тысячу и меньше, а другие служат до нескольких десятков тысяч отпечатков.

Дмитрий Константинович не только отвечал на предложенный ему конференцией академии вопрос о причинах «выгорания каналов». Он указал и способ борьбы с ним.

— Основная причина зла лежит в высокой температуре горения пороха, — говорил он, — понижение ее становится решительно необходимым. Задача химиков в этом вопросе сводится к тому, чтобы найти такой состав пороха, при котором без ущерба его баллистическим качествам температура продуктов горения не превышала бы тысячи градусов.

Отсюда начинается долгая и страстная борьба Чернова за практическое использование своих выводов.

Правящий класс царской России придерживался библейской заповеди: несть бо пророка в своем отечестве. Иронии библейского автора не замечали, а ходячую мысль принимали как одиннадцатую заповедь.

Какую бы новую идею ни провозгласил великий русский инженер — будь то вращающиеся изложницы или прямое получение железа из руд, — все отвергалось или, по крайней мере, встречало тупое сопротивление среды.

И тогда Дмитрий Константинович отправлялся в свое любимое ИРТО — Императорское русское техническое общество — или в свой дом на Песочной улице, где в застекленных оранжереях он выращивал и наблюдал любимые цветы и деревья. Иногда же просто проходил в свой кабинет, чтобы, опустившись в кресло перед письменным столом, побыть час или два с великим греческим мудрецом. Бронзовое его изваяние между двух земных глобусов, служивших чернильницами на черной мраморной доске, дышало жизнью, умом и благородством. Это был Пифагор.