Черновик

При выходе из машины с Таней предсказуемо случилась истерика с криками, попытками побега, ударами, блевотиной, снежным умыванием и полным отсутствием романтики, которую рисуют себе крутые тинейджеры в своих липко-розовых мечтах. В жизни все оказалось совсем не так красиво и даже не так некрасиво, как на картинках ВКонтакте. Все оказалось по-настоящему больно физически, страшно и унизительно до тошноты, очень грязно и пронизывающе холодно от безысходности и накатившей вслед за ней выворачивающей внутренности пустоты.

«Только бы добраться до дома, а там…» Единственная мысль о самовыписке парадоксально поддерживала жизнь в Танином сознании, когда очередная чужая воля повезла ее куда-то в кромешной тьме.

Нет, освещение в городе сохранилось: фонари, витрины и тепло окон домов – все на месте, но вместе с тем погасло и стало потусторонним. Оно осталось в прежней Таниной жизни, которая еще мотылялась где-то совсем рядом, но уже отрезана, оторвана и никогда не срастется, не оживет, потому что не с чем срастаться, да и незачем оживать.

– Твою мать… – доносилось до Таниной внутренней пустоты досадливое Дашино. – Да какого хера вы у меня прямо косяком пошли?! Сцуко!..

Она не говорила – кричала куда-то в мелькающую темень дороги, может быть, обращалась к кому-то невидимому, наподобие того, как люди разговаривают с воображаемым богом, только вслух.

– Грохнуть тебя сразу, чтобы ни ты и никто не мучился?! – А затем вспышки, пустота, чувство падения…

***

Отпустив Карину в эту ее школу (если бы можно было начать жизнь заново, то она хотела бы родиться в сознании своей мелкой сестры), Даша еще некоторое время просидела в снежно-раннеутренней тишине, в которой глохли все звуки пролетевшей, как десять минут, ночи – весь этот треп, весь этот трип, в который пришлось нырнуть против собственного желания.

Сломать Танюшу – ничего сложного, а вот недоломать – это уже ювелирщинка.

Получилось ли? Время покажет.

Не жаль ее было – совсем. Все эти слезы и крики… Даша просто знала, что нужно делать. Дашино прошлое знало, а она ему доверилась, отключив на время все наносное человеческое в себе и физически донося до несчастной и глупой Тани условия нового миропорядка. В процессе она даже успела равнодушно задаться вопросом: то ли самое чувствовали те, что ломали ее саму лет пятнадцать назад?

Ответа не придумала, обесценив его заранее. Какая теперь разница, ведь все равно осталась она, а они канули в вечность, вот и весь счет. Десять – ноль в ее пользу.

«Они остались во мне», – напомнила себе, а затем отбросила эту мысль, словно разогнала призрачный дым сигарет.

«Не они, но – она». Прикрыв глаза, Даша физически ощущала болью слабую, эфемерную улыбку на губах. Ее улыбка имела имя. Катя.

…Где-то в глубине квартиры, в темной спальне запиликал будильник Эвы.

«Карина сказала, ей ко второму. – Даша открыла глаза, потерла лицо, бросила взгляд на часы и привычно, словно странную мантру, озвучила гравировку: – Я всегда буду вовремя. К».

Катюха каждый раз произносила эти слова с разной интонацией, а теперь давно молчит и только взяла привычку пальцами касаться своего подарка на Дашиной руке. Часы не дарят – какая глупость.

«Наше с тобой время настало», – сказала она когда-то, надевая на руку закрывшей глаза Даше свою оригинальную «обручалку». Не разрешая смотреть, нежно и чувственно поцеловала. «Ты моя», – прошептала, обнимая крепко-накрепко.