Чернозёмные поля

Все дела прекращались в эти торжественные дни; волостные старшины были на дорогах, становые были на дорогах, исправник был на дорогах. Казалось, от этого исправления двух дорог, соединявших с Шишами губернский город Крутогорск, откуда выезжал губернатор, и именье предводителя шишовского дворянства, куда он ехал, последует полное изменение всех судеб Шишовского уезда.

— Что, батюшка, видели, как теперь отделана дорога? Хорошо проехали? — хвастливо спрашивал исправник Трофима Ивановича Коптева, приехавшего на шишовский мировой съезд.

— Есть чего хвастаться! — с обычной грубостью отвечал ему Коптев. — Тебе дорога только и нужна для губернатора, чтоб он тебе крестик повесил, а нам, брат, она всегда нужна. Весной тут по три дня в грязи ночуют, проезд останавливается, а теперь ты тут паркеты устраиваешь… Весь народ от работы отбил. Вот, ей-богу, попрошу губернатора, чтобы когда-нибудь в сторону свернул. Осрамит он тебя; тут у тебя шоссе настоящее, а версту возьми вправо или влево — через мост не проедешь. Ты о людях-то подумай, не об одном начальстве.

Даже и городу Шишам доставалось порядком в эпоху этого приезда. Огромную базарную площадь, по два и по три года собиравшую в себя весь навоз базарной жизни и заражавшую окрестные кварталы, вдруг начинали чистить до того усердно, что сгоняли с неё для порядку всех калашников и пирожников, не обращая внимания на то, что дума брала с них деньги за места. Обыватели должны были ежедневно мести улицы перед своими домами, покрывая весь город облаками пыли.

Исправнику хотелось показать, что перед лицом начальства шишовская пыль перестаёт быть пылью и шишовская грязь — грязью. И он требовал от шишовских обывателей исполнения невозможной задачи, чтобы век не мощённая, пыльная улица, которую беспрестанно взрывали колёса обозов, не пылили в день проезда губернатора.

— Когда это проедет наша гроза? — говаривали недовольные купцы, которых кучера и работники целые дни возились с мётлами. — Какой день муку такую терпим. Продышать нельзя… Её сметёшь, а она опять тут… Придумал же бог знает что — улицы мести; нам впору полы мести, не то что улицы. Он бы ещё топить их приказал. Всё одни затеи, абы что!

Зато, когда суровый генерал, правивший судьбами Крутогорска, проезжал по двум дорогам уезда и по выметенной базарной площади Шишей, изъявляя исправнику своё удовольствие за благосостояние уезда, у бедного шишовского начальника надолго сваливалась гора с плеч, и он с заслуженным правом предавался тому безмятежному препровождению времени, которое он рассматривал, как существенную обязанность шишовского исправника и как заслуженную награду его старческих лет.

В счастливой безмятежной дремоте пребывало шишовское болото из одного дня в другой, плодясь и присягая, начальствуя, переписывая, торгуя в лавках. Все так слились с обычной чередой событий, что боялись одного, как бы вдруг не перервалась знакомая, намозолившая глаза нить и шишовцы не очутились бы перед таким положением вещей, которого никто прежде не предусматривал. Если всё прощающая теория поступков, составлявшая житейскую философию Шишей, делалась когда-нибудь бессильна, так это единственно в тех, крайне редких, случаях, когда Шишам приходилось применять её к поступкам человека, решавшегося возбуждать Шиши к тому, чтобы они перестали быть Шишами. Этого никому не прощалось.

Мирные, вялые и необидчивые шишовцы, не подозревавшие в себе способности ни к какому общественному делу, вдруг оказывались разъярёнными и дружными в преследовании врага. Ему позволялось всё, все грехи, допускаемые в пределах Шишей, не позволялось только одного — мечтать, что он вне Шишей, что он не Шиши. Всё, что было не Шиши, заклёвывалось Шишами без пощады. Шишам не было нужно никого, кроме них самих, Шишей, как древним евреям казалось, что на всём белом свете есть только один народ Божий, одни евреи, а все остальные должны быть преданы концу копья. Суровцов защищался от болотных миазмов Шишей в свежести своей деревни, уединении и в не прерывающихся заботах своего дела. Шишовцы скоро почувствовали, что Суровцов не склёвывается с ними.что его никогда не придётся считать в своей родной стае грачей, неразлучно каркающих на своих гнёздах, неразлучно клюющих очередную падаль; всё более и более уличался Суровцов Шишами в единственной ереси, ими преследуемой, — в отрицании Шишей.

Этого было довольно. Суровцов был отпет раз навсегда; теперь он был не нужен Шишам, он был в них невозможен, он был им опасен. Мысль эта прошла сама собой, без сговора, все шишовские головы. «Делай скверно, да по-нашему», — сказали Шиши.

Пожар в Прилепах