Чернозёмные поля

Во всё время защитительной речи Суровцова Надя была в состоянии какого-то восторженного сновиденья. Ужас её за судьбу Василия никогда не доходил до такой осязательности и до такого напряжения, как теперь. Кандалы, штыки, убитый арестантский вид Василья — всё это так живо рисовало грозившую ему участь. Надя никогда не отличалась светскою сдержанностью и тактом благовоспитанных барышень. Но в эти роковые минуты она всё забыла и видела только то, что происходило за решёткою. С улыбкою насмешливого сожаленья и изумлённого негодования косились важные крутогорские чепцы, восседавшие с своими дочками в первых рядах публики, на эту деревенскую дурочку, на лице которой можно было читать малейшее движение её души; которая сердито сжимала маленькие кулачки без перчаток и метала злые молнии из своих глубоких чёрных глаз на каждое слово прокурора; которая едва не останавливала его криком, готовым сорваться с её негодующего полураскрытого рта, и которая, напротив, вдруг вся расцветала улыбками одобрения и радости, когда Суровцову удавалось метким словом подействовать на настроение публики. С детскою наивностью перебегал взгляд Нади с одного лица на другое, он присяжных к судьям, от судей к публике, беспокойно отыскивая у них того же сочувственного выражения, которым светилось её собственное личико. Горделивые матроны, выставившие напоказ свои брюссельские кружева, шали, перья, шелки и бархаты, изображавшие из себя и своих дочек неподвижные монументы губернской благовоспитанности, тем более негодовали на дикие манеры степной девчонки, что никакая жемчужная пудра, никакая eau du serail, никакие выписные шиньоны их потасканных дочек были не в силах отвратить взоров мужской публики от этих чёрных глаз, дышавших теплотою и искренностью, и от этого свежего деревенского личика, налитого как созревающий персик.

Даже судьи и присяжные давно обратили внимание на то неудержимое волнение, на ту страстность внимания, которые овладели Надею. На неё бессознательно оглядывался прокурор при всяком резком нападении своём, косился председатель суда при каждом заметном повороте в направлении дела. Словно всем присутствующим стало вдруг ясно, что из всех них только одна Надя действительно заинтересована этим делом, что она сидит здесь в некотором смысле судьёю самого судебного процесса, как живое олицетворение правды и совести. Один Суровцов ни разу не оглянулся на Надю. Он всем существом своим чувствовал, что не выходит из лучей её глаз, что он словно насквозь пропитан её взглядами, её страстным вниманием. Он понимал, что его языком говорит Надя, что это она отбивает нападения прокурора и грудью отстаивает участь своего любимца Василия.

Крутогорские матроны, казавшиеся такими недоступными будничным интересам дня, выражавшие своими недоумевающими взглядами полное неведение того, кто эта смазливая, дурно воспитанная девчонка, в сущности, давным-давно знали не только всю подноготную про Надю Коптеву, но и все кухаркины сплетни, которые ходили по городу о ком бы то ни было. Само собой разумеется, что в беспокойных движениях и взглядах Нади они с свойственною им проницательностью и чистотою помыслов без труда разгадали наглое вешанье на шею и бесстыдное кокетничанье с Суровцовым, который был председателем земской управы, получал хорошее жалованье и, конечно, мог быть лакомым женихом даже и не для такой безграмотной девчонки sans sou ni malle, как эта Надя Коптева, « эта единая из двенадцати спящих дев», по остроумному выражению престарелой крутогорской девы Нины Зориной. Когда Суровцов кончил речь и внезапные рукоплескания публики покрыли бесполезно звеневший звонок председателя, радостные глазки Нади сверкали, как угольки.

— Господа! — объявил прерывающимся от волнения голосом старичок-председатель. — Я прикажу очистить залу от публики, если вы ещё раз позволите себе нарушить уставы суда.

Прокурор жарко протестовал против чего-то, нагнувшись в сторону суда. С ним спорили два судьи, сидевшие ближе.

— Я прошу занести моё заявление в протокол заседания! — слышался возмущённый голос прокурора.

Присяжные все, словно по сговору, смотрели на него, и чуть заметная улыбка насмешки и несочувствия стояла на всех лицах.

Председатель поставил вопросы. Присяжные шумно поднялись с своих мест, и в медленном раздумье, один за одним, потянулись вслед за судебным приставом в боковую комнату.

Зловещее томительное молчание наступило в многолюдной зале. Даже публика не шепталась. Взоры всех остановились с замирающим любопытством на Василии и Алёне. Они были немым центром этой немой картины.