Чернозёмные поля

К тому же перед Татьяной Сергеевной, несмотря на всю глубину её непрактичности, иногда из неприятных разговоров с людьми, требовавшими денег, или с людьми, у которых просились деньги, открывалась, хотя и не совсем ясно, страшная пропасть, в которую рушилось её состояние. Сделаться беднее, чем она теперь была, было для Татьяны Сергеевны положительно невозможно, по её непоколебимому убеждению. Вспоминая золотой век своего детства, когда она жила девушкой у матери и отца, потом свой роскошный образ жизни в Петербурге, когда она вышла замуж за значительного чиновного человека, Татьяна Сергеевна и без того рассматривала свой настоящий быт как неизбежный компромисс с злою судьбою, как эпоху своего паденья, нечто вроде того, которое постигло некогда любимца Петра, Александра Даниловича Меншикова, и о котором она читала такое трогательное описание в книге для детей господина Фурмана. Но потерять и это, лишиться последнего домишка, приютившего её в её деревенской ссылке, — это казалось Татьяне Сергеевне до того несправедливым и возмутительным, что останавливаться на подобной мысли значило оскорблять правосудие Неба. Твёрдо веря в чувствительные восклицания разных героинь и в сентенции поучительных книжек, Татьяна Сергеевна не хотела верить пословице русского мужика: «Жизнь прожить — не поле перейти». Проживши до сорока лет в фантастическом мире мечтаний и условных правил, она не уразумела, сколько горькой и непритворной серьёзности лежит в вопросах существования человека. Жизнь не успела убедить её, что человек без платья замерзает на морозе, что человек без хлеба умирает от голода, что человек, не понимающий, как добывать и сберегать свои средства, должен непременно кончить разорением, всё равно, называется он барином или мужиком. Татьяна Сергеевна продолжала шутить с жизнию, воображая в своей институтской наивности, что трогательные порывы сердца обеспечат её судьбу, что за её ласковые слова кто-то пощадит её и похлопочет за неё, что, одним словом, не может быть, чтобы она, Татьяна Сергеевна Обухова, которой так нужны большие средства, которая так привыкла к большим средствам и так любит большие средства, чтобы она вдруг осталась без них, подобно жалким побирушкам в чёрных затасканных платках, проливающим слёзы в приёмных разных начальников. Но если, однако? Подписанные закладные и векселя смутною чередою пробегали по впечатлительному сердцу Татьяны Сергеевны. Но она была бесстрашна и неистощима! Замужество Лиды поправит всё. Это вопрос решённый. Если бы и была опасность, она не существует. Лида создана была для блеска, роскоши и праздности. Бывают натуры, аристократические по своему существу; Лида из них. Она избранница и ей не может предстоять пошлый жребий дюжинных барышень. О, она не Надя Коптева; её нельзя обратить ни в самку, ни в кухарку. Нянчить больных детей и разливать чай мужу — ещё не бог знает, что за счастье. Лида должна принадлежать свету, настоящему большому свету, где нет разговора об урожае овса и где не философствуют со старостами. Осудить её на бедность значит убить её. Умереть она может, но войти в сальный и непристойный мир бедности не может. К счастию, её собственные вкусы таковы, что трудно бояться для неё подобной судьбы. Татьяна Сергеевна давно и с удовольствием замечает, что Лида как-то невольно, помимо собственного желания, обегает людей ничтожного круга, словно не видит их, и прямо идёт туда, где она должна быть и господствовать. Подумаешь, у ней тет органа чувств для людей чуждого ей мира. В этом, конечно, сказывается благородство породы и инстинктивное призвание к высшим формам жизни.

— Вы знаете, m-lle Трюше, русскую пословицу: «Рыбак рыбака издалека видит». О, наши русские пословицы необыкновенно метки и умны. Я вам когда-нибудь переведу их на французский язык, m-lle Трюше, но, разумеется, они потеряют в переводе свою соль, так сказать, haut gout.

M-lle Трюше горячо поддерживала мечтания Татьяны Сергеевны и уверяла, что она может себе представить Лиду иначе, как женой какого-нибудь изящного французского маркиза или виконта.

— Истинно изящных людей вы можете встретить только во Франции, — прибавляла m-lle Трюше, увлекаясь своими воспоминаниями.

На совете с m-lle Трюше генеральша решила как можно более знакомить Лиду с французскою светскою жизнию, давая ей читать романы лучших французских писателей, конечно, не Жорж Занда и не Бальзака, а писателей новой школы. С одной стороны, это необыкновенно полезно для французского разговора, с другой стороны — даст Лидиным мыслям менее дикое направление, приличное её возрасту и ожидающим её обязанностям.