Чернозёмные поля

Поземельный банк печатал в газетах бесконечные столбцы объявлений по просрочке и продаже самых знаменитых имений Крутогорска; а те, кто ещё не попал в эти столбцы, спешили закладывать в банке всё, что у них не было заложено. Напротив того, агенты банков стали торговать себе дома и имения, так хорошо пошли их дела. Гробовщикам нет особенного горя, когда эпидемия истребляет жителей. Прежде всех настоящая роскошь бедного губернского города Крутогорска отозвалась на Татьяне Сергеевне. Уже на второй месяц стало ясно, что скромная квартира, которою Татьяна Сергеевна думала сначала обмануть обстоятельства и крутогорскую публику, сделалась невозможною.

Самые горячие фантазии Татьяны Сергеевны не могли предвидеть того сказочного обаянья, которое произвела в Крутогорске её Лидочка. Никогда не сбывавший прилив крутогорского бомонда в гостиной Татьяны Сергеевны привёл добрую генеральшу в жестокое смущенье. Все недостатки её обстановки всплыли перед строгим светским судом, как масло на воду. Лидочка была в отчаянии, когда толпа крутогорских денди с молодым графом Ховеном во главе в первый раз вышла проводить её до кареты и спасский кучер Африкан торжественно подал к освещённому подъезду, где галантный полицмейстер в одном мундире расчищал с жандармами место для Лидочки, довольно потёртую карету далеко не последнего фасона и далеко не свежей обивки, на доморощенных спасских росинантах с овечьими мордами.

— Эта ваша карета? — с лёгким недоверием спросил при этом молодой граф Ховен.

Лидочка покраснела до ушей, когда ей пришлось пробормотать при всех: «Да, это наша». Она никогда не забудет этой позорной минуты.

На другой день она пристала к Татьяне Сергеевне, чтобы та выписала из Москвы новую двухместную карету и купила хорошую пару лошадей. Карета была немедленно выписана от Ильина, а пара рысаков сторгована у Овчинникова. Хотя Овчинников поспешил прислать пару дорогих кровных рысаков с самою любезною записочкой, из которой было ясно, что он желал поднести их в дар Лидочке, как залог его нежных чувств, однако Татьяна Сергеевна не сочла удобным объявить об этом Лиде в настоящую минуту и удовольствовалась только тем, что не заплатила денег.

Квартира была переменена. За старую уплачены все деньги по контракту, за целый сезон до мая, а взята очень парадная, очень дорогая и очень неудобная квартира на самом бойком месте, которую все обегали, по причине большой дороговизны и большого неудобства. Но в разгаре зимнего сезона выбор был невозможен. Татьяна Сергеевна до такой степени была проникнута мыслью, что Лидочка переживает свою последнюю холостую зиму, что храбро заняла на монтировку новой квартиры и вообще на поправку обстановки ещё пять тысяч у Силая Кузьмича к тем пятнадцати, которые она была уже должна ему. Зато и удивилась губернская публика изящному вкусу Татьяны Сергеевны! Приезжали нарочно любоваться будуаром Лидочки и жёлтою диванною, где стоял Лидин рояль. Эта жёлтая диванная казалась обёрнутой в нежную турецкую шаль; ковры, обои, занавесы, мягкие низенькие кресла раковинами, диванчики всех фасонов, — всё было жёлтое и всё под узор турецкой шали. Даже матовый фонарь, спускавшийся с потолка в виде цветка лилии, был жёлтого стекла. Даже в полукруглые резные окна вставлены были нарочно жёлтые стёкла, составлявшие красивый восточный узор.

Вечером, при свете ламп, глазам было больно смотреть на эту круглую комнатку, светившуюся и переливавшую, как скорлупа золотого яйца.

Трофим Иваныч во время выборов заехал к своей кузине посмотреть её новоселье, навестить деток. Татьяна Сергеевна водила его по парадным комнатам, хвасталась лампами, растениями, картинами и разными безделушками. Дубоватый кузен долго ходил молча вслед за словоохотливою генеральшею, изредка осведомляясь о ценах и внимательно всё рассматривая.

Когда они вошли в последнюю парадную комнату, открытую для публики, в будуар Лиды, и Татьяна Сергеевна ознакомила своего неотесанного родича со всем изяществом дорогих бесполезностей, наполнявших письменный стол Лиды и полку её камина, Трофим Иваныч повернулся всем своим тучным телом к Татьяне Сергеевне и уставил на неё свои бычьи глаза.

— Что скажете, дорогой кузен, мастерица я своего дела? — с ласковой хвастливостью спросила его генеральша.

— Дура ты, дура! Бить тебя некому! — рявкнул ей в ответ густым басом Трофим Иваныч, укоризненно качая головою и оглядывая расписанные стены будуара с выражением презрительного сожаления.

— Ах, вы неисправимый шалун! — сконфузилась бедная генеральша. — Вы до старости лет остались тем же повесою, каким всегда были, но я не могу на вас сердиться за эти маленькие brusqueries. Я с детства привыкла к вашим бесцеремонным шуткам.

— Ей-богу, дура, даром что генеральша. Ты извини меня. Я ведь деревенский человек. С плеча рублю. От каких это таких мильонов ты кутишь? Фарфоровые куколки! Не молоденькая, кажется, седой волос давно, а посмотреть на тебя, как ты делаешь, только плюнешь. Девчонка молоденькая и та бы умнее распорядилась. А бабе старой — стыдно.