Чернозёмные поля

Отрадно было войти после открытого жара степи под глухую сень леса, притаившегося в трещине земли. Тесно охватывая серые стволы дубов кудрявые тёмно-зелёные гроздья дубовых листьев, жёстких и крепких, как жесть. Отовсюду, сквозь ветви и стволы, внизу и вверху, лезли на дорожку эти щетинистые зелёные букеты, и наши молодые люди продирались сквозь них, пригибаясь невольно и хлестая ими друг друга. Яркие лесные цветы заполонили сочную траву. Розовая чина оплетала стволы и падала с них целыми гроздьями нежных розовых мотыльков; таволга разрослась высокими и широкими зонтиками, разливая кругом миндальный запах. Желто-лиловая иван-да-марья овладела целыми лужайками; под кустами качались голубые колокольчики и мягкие султаны вероники. Надя на ходу рвала в фартук любимые цветы.

— Тут, должно быть, костяники много! — сказала она Варе. — Нужно бы прислать девушек поискать грибов и костяники.

— А вот и грибы! — крикнул Суровцов, бросаясь под куст. Через минуту он подал Наде в фуражке грибов. — Что, хорошие? Ведь это, кажется, белянки?

Надя расхохоталась самым искренним смехом.

— Это поганки! Разве вы не видите? — убеждала она сквозь смех, высыпая на дорожку добычу Суровцова. — Вас пошли, вы накормите нас отличными грибами.

Тропинка сбегала очень круто; только привычная нога мгла спускаться по ней. Надя взялась за руку с Варей и пустилась бежать вниз, будучи не в силах удерживаться на скате. Суровцов побежал вслед за ними.

— Тише, тише! — кричала со смехом Надя, забавляясь, как ребёнок. — Не налетите на нас, не раздавите!

Они неудержимо неслись всё глубже, всё ниже, едва успевая соблюдать капризные повороты тропинки. Суровцов так легко чувствовал себя ребёнком в обществе Нади. В эту минуту, несмотря на свою бороду, он бежал за Надей чуть ли не с таким же наслажденьем, как случалось ему бегать когда-то в безмятежные годы детства. Всё было здесь так ново и так хорошо его сердцу: лесной зелёный сумрак, таинственная глушь балки и молодая, прекрасная девушка, бегущая рядом с ним, как взыгравшаяся лань. Горячо всколыхнулась кровь в сердце Суровцова во время этого шаловливого бега. Он давно нагнал Надю и бежал около её плеча, перескакивая кусты с проворством и удалью, каких не знал за собою. Ему хотелось, чтобы этот бег не имел конца, чтобы всё круче и неудержимее скатывались они в таинственную глубину лесного ущелья; он забыл, что это простой маленький лесок обуховской пасеки, кругом охваченный степью, в десяти верстах от коптевской Пересухи. Его взволнованной голове чуть не мерещился заколдованный сказочный лес, безысходный и беспредельный, с лесными богинями, с таинственными приютами любви, с волшебными тайнами и волшебным наслажденьем. Он не помнил хорошо, что такое говорил Наде, стараясь не отстать от неё и не отрывая на бегу своих глаз от её разгоревшегося лица. Надя тоже с изумлением слушала во время бега его отрывочные, странные слова, в которых было так много жара и так мало доступного ей смысла. В первый раз заметила она у Суровцова такой пристальный, насквозь прожигающий взгляд и такую растерянную улыбку. Что-то жаркое, навстречу просящееся, заходило и у ней на душе от этих глаз и от этой улыбки. Даже сосредоточенная и молчаливая Варя обернулась на Суровцова, изумляясь его одушевлённым прыжкам и ещё более одушевлённому виду.

Когда они после своего сумасшедшего бега очутились на дна балки, перед плетнём пасеки, Суровцов с досадой заметил, что он дрожит, как в лихорадке, и не может произнести ни слова от нервного волнения. Надя молчала и старалась не глядеть на Суровцова; в душе её оставалось глубокое впечатление чего-то совершенно нового и совершенно неожиданного, словно в эти мгновения у ней раскрылись глаза на целый мир, ей до сих пор недоступный. Счастье или ужас были в этом новом чувстве, Надя не могла дать себе ясного отчёта. Перед нею в пустом воздухе стояли, не стираясь, эти вонзившиеся в неё тёмные глаза, полные опьяняющего огня, и пробегала эта палящая, чего-то ищущая улыбка.