Черные алмазы

Каменноугольная шахта, обложенная снаружи глыбами угля, сверкающего металлическим блеском, находилась на пологом склоне холма, переходившего постепенно в нагорье, на котором вдали виднелись башни господского замка. Они-то были черны лишь от времени.

А к подножью склона подступала долина, на дне которой находились коксовые установки. Это была группа громоздких строений с четырьмя большими трубами. Днем и ночью трубы извергали дым — то белый, то черный. Там из угля удаляли серу; только после этого его можно было использовать для плавки руды.

Дело в том, что одним из главных потребителей угольной шахты был металлургический завод, работавший на склоне соседней горы. Этот завод дымил сразу пятью трубами. Когда из его труб шел белый дым, над коксовальными установками клубился черный, и наоборот. Они окутывали долину неподвижными тяжелыми облаками, и даже солнечные лучи, пробиваясь сквозь их толщу, становились грязно-бурыми. С заводского двора под гору низвергался ржаво-красный поток, а из угольной шахты вытекал черный, как чернила. В долине оба они сливались в одно русло и бежали дальше вместе. Некоторое время ржаво-красный пытался бороться с черным, потом сдавался, и в конце концов через черные леса и поля победоносно мчался черный поток.

Да, печальный это пейзаж, особенно если глядеть на него с мыслью, что здесь тебе придется одиноко и безрадостно провести лучшие молодые годы.

Когда Иван Беренд вылез из-под земли на поверхность, сердце его не забилось быстрее.

Не все ли ему равно, где находиться?

Внизу был рудничный газ, вверху сернистый дым. Там, внизу, были черные угольные своды, тут, вверху, темный небосвод. И люди те же самые — что внизу, что вверху.

Был вечер поздней осени. Солнце уже зашло; за дальним замком облака на закатном небе немного раздвинулись, и меж линией горизонта и кромкой облака лучился золотисто-красный свет. Черные башни древнего замка еще резче выделялись на небе, озаренном закатом, а печи коксовальных установок, уступы горных лесов и глыбы угольных холмов казались покрытыми золотой эмалью. Небесная фея вышила на черном пейзаже золотую кайму.

Рабочие окончили дневную смену. Группами спешили домой откатчицы — женщины и девушки. Кто-то из них запел. Словацкую народную песню. Что-то похожее на романс. Мать отдает дочь замуж и, прощаясь с ней, вспоминает ее детские годы:

Когда я тебя причесывала,
Прядки шелковой не дернула.
Умывала дитя милое,
Целовала — не бранила я.

Песня была грустной, меланхоличной, как большая часть словацких песен, словно сочиняют их, обливаясь слезами.

А голос, который пел ее, был красивым, звонким, полным чувства.

Иван вдруг заметил, что стоит и прислушивается к печальной песне. Так он слушал, пока она не затихла, затерявшись где-то между домами.

И в эту минуту ему показалось, что все же есть какая-то разница между жизнью под землей и на земле!

Песня отзвучала, облако заслонило тонкую полоску вечерней зари, и теперь пейзаж стал по-настоящему черным. Ни звезд не было видно, ни белых домов. Только светились окна завода, словно дивные зоркие, огненные глаза ночи, и дым, валивший из труб калильных печей, разрисовывал небо теперь уже бледно-желтыми клубами.

Раб черных алмазов

Мы не скажем ничего нового, если откроем, что «черными алмазами» мы называем каменный уголь.

Алмаз не что иное, как углерод в кристаллической форме; каменный уголь тоже углерод, только тот — прозрачный, а этот — черный.

И все же тот, прозрачный, — демон, этот, черный, — ангел.

Нет, он больше, чем ангел, — он демиург! Дух-посредник, которому властелин поручил воплотить в жизнь его великие созидательные замыслы.

Каменный уголь движет миром. Он — душа быстрого прогресса, в нем черпают чудесную силу локомотив и пароход; любая машина создает, творит, живет лишь благодаря углю; он делает обитаемой нашу остывающую планету; он дает ночной свет крупным городам; он — сокровище государств, последний дар земли расточительному человечеству.

Поэтому имя его — «черный алмаз».

Иван Беренд унаследовал каменноугольную шахту в долине Бонда от своего отца, который начинал дело без всяких акционеров и компаньонов.

Предприятие это было скромное. Ближайшие заводики и жители двух-трех провинциальных городков покупали по сходной цене всю годовую добычу. Расширять предприятие не имело смысла, так как шахта была расположена далеко и от столицы, и от водных путей, и от железных дорог, и рассчитывать на увеличение спроса не приходилось.

Но и без этого дело приносило в год в среднем десять тысяч форинтов. Недурной доход для человека, который самостоятельно ведет все дела своего предприятия. При этом нам хорошо известно, что если бы он все это кому-нибудь поручил, то, во-первых, платил бы десять тысяч форинтов администрации, а во-вторых, еще десять тысяч форинтов приплачивал бы к делу, внося их в графу «убытки». Тому, кто пробовал заняться предпринимательством, это знакомо.