Черные алмазы

Бедному простолюдину одним взглядом и не охватить всего; как только они вошли в зеркальный зал, им показалось, будто навстречу им с трех сторон зала входят еще три депутации в сермягах и впереди каждой – свой господин аббат с золотым крестом.

Но вдруг их внимание привлекла вышедшая им навстречу знатная дама поистине сказочной красоты.

Пышное лиловое платье с глухим воротом украшено дорогими кружевами, густые черные волосы локонами ниспадают на спину и плечи; лицо ее столь прекрасно, столь восхитительно и полно достоинства, что невозможно отвести от него глаз.

Но Петер Сафран и тут узнал ее. Опять она! И здесь она! Смотрите, как почтительно подходит к ней господин аббат, как склоняется перед ней, с каким серьезным видом произносит свою витиеватую речь, вверяя заботы бондаварского люда покровительству ее милости. На что ее милость отвечает любезно, ласково, обещая не пожалеть усилий и сделать все от нее зависящее. И добавляет под конец: «Ведь и я тоже родом из долины Бонда».

При этих словах депутация в сермягах обратила на нее вопрошающий взгляд, и затем каждый ответил сам себе: «Должно быть, дочка или родственница бондаварских помещиков».

И только Сафран усмехнулся про себя. «Да кто же ты на самом деле? Вчера вечером ты в прозрачном платье пела, скакала, кривлялась, выставляла свои прелести напоказ гнусному городскому сброду, который пялился на тебя в бинокли, хотя полагалось бы поглубже надвинуть шляпу, чтобы ничего не видеть; а сегодня ты принимаешь депутацию, серьезно выспрашиваешь о наших нуждах и обещаешь свое покровительство влиятельному церковнослужителю. Взаправду ли было то, что ты разыгрывала вчера вечером? Или ты и сейчас ломаешь комедию – и с попом и с нами?»

В замешательстве вспомнил Сафран дикарей с острова Фиджи в далеком море, над которыми он так смеялся из-за их невежества. С каким изумлением таращились эти готтентоты, видя, как белый человек снимает с руки кожу, а под ней оказывается другая кожа.

Таким же невежественным готтентотом чувствовал себя теперь сам Сафран.

Но тут речь идет уже не о руке, а обо всей коже.

Господин аббат, судя по всему, был очень доволен результатами визита и дал знак толпящейся позади депутации потихоньку удалиться, а сам снова почтительно согнулся перед хозяйкой.

Тут дама что-то шепнула аббату и отошла.

Аббат взял Петера Сафрана за руку и, стараясь говорить тихо, приказал:

– Ты, Петер, останься. Ее милость хочет с тобой поговорить.

Сафрану показалось, будто кровь, ударив ему в голову, вот-вот брызнет наружу.

Пошатнувшись, остановился он у двери, почти у самой портьеры.

А Эвелина, когда все вышли, бросилась к нему.

Теперь у нее на руках не было этих отвратительных перчаток, и Сафран, когда она сжала его грубую ладонь, ощутил бархатистость ее кожи и снова узнал ее голос, который он столько раз слышал, ее шаловливый, веселый, щебечущий голосок.

– Ну, Петер, что ж ты не скажешь мне даже «здравствуй»? – обратилась Эвелина к остолбеневшему парню и похлопала его по спине. – Ты все еще сердишься на меня, Петер? Ну, пожалуйста, не сердись. Останься у меня обедать, и мы выпьем с тобой за примирение.

С этими словами она взяла Петера за руку и потрепала по лицу нежной белой ручкой – сейчас и не поверишь, что когда-то она была загрубелой от работы.

Если Эвелина хотела принять кого-либо у себя в гостиной, то, верная данному обещанию, она каждый раз спрашивала князя Тибальда, не возражает ли он.

И князь всегда давал ей отеческий совет.

Ведь есть же искренние поклонники искусства и порядочные джентльмены (во всяком случае, надо полагать, что есть), которых без малейшего ущерба для репутации может принять у себя в гостиной дама, живущая отдельно от своего супруга.

Князь и сам любил приятное общество, а если к тому же оно подбиралось по его вкусу, тут уж он отдыхал душой, а Эвелина следила за этикетом.

В этот день Эвелина известила князя еще о двух предполагаемых визитерах.

Одним из них был Петер Сафран.

Князь улыбнулся при этом имени.

– Хорошо. Бедняга! Примите его как должно, ему будет приятно.

Это не опасный человек.

Вторым был его превосходительство.

Тут князь неожиданно вскинул голову.

– Как попал к вам этот господин?

– А что? Разве он женоненавистник?

– Напротив. Его превосходительство великий греховодник, но предпочитает это не афишировать. Великим мира сего, вершителям судеб, прощают подобные слабости, но выказывать их возбраняется. Столь знатный господин не вправе без всякого повода посещать салон очаровательной артистки подобно тому, как завсегдатай является в свой жокей-клуб.

– Но у него есть повод. Я просила его о встрече.

– Вы сами просили его?

– Вернее, я осведомилась, когда он мог бы принять и выслушать меня, а он передал через своего секретаря, что предпочел бы сам нанести мне визит.

– Но о чем вы хотите его просить?

– Феликс велел…

– Ах, так? Господин Каульман? Но чего ради?

– Ради подписи под этим документом.

Эвелина протянула князю сложенный лист. Князь заглянул в него и удивленно покачал головой.

– А его превосходительство знает, что вы хотите говорить с ним об этом деле?