Черные ангелы

Франсуа Мориак Черные ангелы

ПРОЛОГ

Я нисколько не сомневаюсь, господин аббат, что внушаю вам одно лишь отвращение. Вы знаете меня, хотя и не имели случая со мной говорить; вернее, полагаете, что знаете, поскольку были духовником моей родственницы Матильды Деба… Не подумайте только, что я этим уязвлен. Вы единственный человек на свете, кому мне хотелось бы открыться. В мой последний приезд в Льожа мы встретились в вестибюле, и мне запомнился ваш взгляд. Взгляд ребенка (сколько же вам лет? двадцать шесть?), чистого душой, но умудренного божественным знанием того, как низко может пасть человек. Поймите меня правильно: если я и хочу оправдаться перед вами, то не из-за вашего одеяния и того, что за ним стоит. Как священник вы меня не интересуете. Просто я убежден, что никто, кроме вас, меня не поймет. Как я уже сказал, вы дитя, дитя малое, но вместе с тем искушенное в жизни. И я чувствую, что душевная чистота, которую вы сохранили, тоже подвергалась испытаниям.

Вот видите, еще ничего не сказав о себе, я уже выношу суждение о вас. Оно сложилось у меня за то короткое время, что я видел вас в Льожа, в вашем злополучном приходе, пригвожденного к позорному столбу жестокосердными крестьянами… Не бойтесь, я не поверил клевете. Я проницателен, господин аббат, и, не будучи с вами знаком, читаю в вашем сердце. Когда в Льожа появилась ваша сестра Тота Рево, я тотчас догадался, какую горькую чашу вам придется испить безо всякой вины! Сестру вашу я узнал сразу: прежде ее с супругом частенько можно было встретить на Монпарнасе, на Монмартре… Мне даже довелось однажды танцевать с ней, когда я еще не знал ее имени.

Поначалу я удивился, что вы приняли у себя эту особу с крашеными волосами и выщипанными бровями, после того как она ушла от мужа, однако очень скоро я понял, что вы по-прежнему смотрите на нее глазами младшего брата и в трогательном ослеплении не замечаете истины. А прихожане, по скудоумию своему, заподозрили, что вы водите их за нос и что она вам вовсе не сестра. Даже моя кузина Матильда и ее дочь Катрин отвернулись от вас и ездят на исповедь в Люгдюно. Эти добрые души повторяют сплетни, которыми полнится округа, хоть и не верят им. Вообразите, обе с сокрушенным видом произносят: «Разумеется, они не совершают греха…»

Возможно, они почувствовали, что вы — как бы это лучше сказать — способны понять, с какой силой иных людей манит бездна… Не сочтите это за оскорбление. Да, я увяз в грязи, я уже почти труп, а вас несет на гребне волны, и ноги ваши едва касаются ее пены, и все же я готов поклясться, что повесть о моей жизни не откроет вам ничего нового.

Душа родственная, но устремленная к небу — я давно мечтал о таком собеседнике. Ни ваша добродетель, ни мои преступления не помешают нашему разговору! Ни даже ваша сутана — я сам в свое время чуть было в такую не облачился; ни даже ваша вера.

Я постараюсь быть предельно искренним, не оскорбляя, однако, своими откровениями вашу ангельскую чистоту: я избегну самолюбования, опущу излишние подробности, дам понять между строк то, что нельзя выразить словами.

Если вам доводилось выслушивать исповедь целой жизни, вряд ли вы довольствовались сухим перечнем провинностей и беззаконий; вы наверняка стремились постигнуть общий ход судьбы, увидеть ее вершины, пролить свет в самые мрачные ущелья. Я не жду от вас прощения грехов и не верю в то, что вы властны их отпустить, а потому без тени надежды открываюсь вам до последних глубин. Не бойтесь, я не введу вас в искушение, напротив, моя повесть, возможно, укрепит вашу веру в незримые силы, которым вы служите: в мир сверхъестественного можно проникнуть и снизу.

Не подумайте, что я по рождению принадлежу к буржуазному сословию: двери замка в Льожа открылись мне благодаря женитьбе. Я сын поверенного господ Пелуэр, в прошлом простого фермера, человека неглупого, но совершенно необразованного. Моя мать умерла, когда мне было полтора года. Я на нее похож. У нее была тонкая белая кожа, выдававшая иную, чем у ее супруга, породу… Мне кажется, я знаю о ней многое, что от меня долго скрывали: скатившийся на дно, испытывает потребность переложить часть ответственности на предков. Он чувствует, что сила, которая тащит его вниз, превосходит возможности одной несчастной человеческой личности, он падает со скоростью, накапливавшейся и нараставшей из поколения в поколение. Сколько умерших высвобождают свои желания и утоляют страсти в нас и через нас! В минуту нерешительности, сколько их подталкивают нас на совершение дурного поступка! («А сколько удерживают? — возразите вы. — Помогают бороться с мраком!» Увы, мой опыт тут расходится с вашим!)