Чёрные ангелы в белых одеждах

В первом же киоске им сказали, что «Русская газета» к ним не поступала. Лишь в третьем или четвертом киоске продавщица нехотя достала из-под прилавка нераспечатанную пачку «Русской газеты».

— А почему нет на витрине? — спросил Вадим Андреевич. — Все газеты выставлены, а этой нет?

— Забыла положить, — равнодушно ответила киоскерша, — Вон теперь сколько у нас газет! В глазах от названий пестрит. Сначала все новое хватали, а теперь ковыряются, шуршат страницами…

Они прошли всю улицу Некрасова, Литейный проспект, и нигде не продавали «Русскую газету». Вадим Андреевич все больше мрачнел.

— Вадик, ты постой тут, я сама потолкую с киоскершей, — предложила Лина. — Больно мрачный у тебя вид. Может, мне скажут, почему наша газета в пачках валяется у них под ногами на полу?

— Правду не скажут, — проворчал Вадим Андреевич. Он стал догадываться, что русофобы уже вступили в игру, им эта газета — как быку красная тряпка.

Он видел, как жена подошла к киоску — там не было никакой очереди — и стала разговаривать с киоскершей — пожилой женщиной в ватнике и потертой ондатровой шапке. Та протянула Лине какую-то брошюру, из-за стекла бледное круглое лицо продавщицы казалось размазанным. Мимо шли прохожие, зорко стреляя глазами по витринам магазинов. Редко кто проходил мимо дверей. Лица прохожих алчно-озабоченные, люди заходили во все магазины, если видели очереди, то становились в конец, а лишь потом спрашивали: что дают? Не продают, а именно дают. Деньги все больше обесценивались и что-либо дефицитное купить по государственным расценкам считалось удачей. Если раньше прохожие хоть изредка взглядывали друг на друга, то теперь их взоры были прикованы к витринам магазинов, киосков, поглядывали на хозяйственные сумки и полиэтиленовые цветные пакеты в руках встречных, увидя там что-либо интересное, спрашивали, где приобрели вещь или продукты. Лица были похожи одно на другое — лица роботов, получивших четкое задание что-то отыскать, купить, приобрести нужное и ненужное. Чем меньше становилось товаров и продуктов, тем больше их раскупали. Даже хлеб и булку брали по несколько штук, а печенье или конфеты хватали килограммами. Шоколад в плитках и хорошие конфеты стали редкостью. Печенье в пачках тащили на себе в связках, как когда-то туалетную бумагу. Кстати, чем меньше продуктов, тем больше выбрасывали в продажу туалетные рулоны. Скупали мыло, соль, спички, стиральный порошок.

— А ты знаешь, киоскерам сказали, что «Русскую газету» надо придерживать, чтобы устарела, и вообще не продавать, — сообщила Лина.

— Как придерживать?

— Продавать, если спросят, а самим предлагать и выставлять на витрине не велели…

— Кто не велел? — повысил голос Вадим Андреевич.

— На меня-то не кричи, дорогой, — одернула жена — Не велели те самые люди, которые привозят в киоски газеты-журналы.

— И киоскеры их слушают?

— Попробуй не послушать: в следующий раз привезут неходовой товар. Киоскеры зависят от экспедиторов.

— Не экспедиторы запрещают продавать нашу газету… — угрюмо пробормотал Вадим Андреевич.

— А кто же тогда?

— Вот это и надо выяснить, — сказал он.

Вскоре им удалось выяснить вот что: на Владимирской площади, неподалеку от Кузнечного рынка, где торговля всякой всячиной шла особенно бойко, прямо с рук у металлической ограды торговали газетами, журналами, дефицитной литературой вроде «Аномалии» и «HЛО», да и откровенной порнографией. Стоял здесь знакомый Вадиму Андреевичу высокий худощавый паренек, распространявший только «Русскую газету». Она и сейчас лежала у него стопкой прямо на расстеленной оберточной бумаге у железной решетки. Под глазами паренька красовался свежий синяк. Паренек тоже узнал главного редактора, криво улыбнулся и сообщил, что газету охотно берут, но час назад произошел небольшой инцидент: к нему приблизились двое плечистых мужчин и потребовали, чтобы он убрал свою черносотенную литературу. Паренек учился в университете на факультете журналистики, а в свободное время занимался продажей газет. Да и сам писал небольшие заметки. Он поинтересовался: мол, а что такое «Черная сотня»? Конечно, громилы не имели и представления, что это такое, они сбросили с парапета пачку и стали ногами топтать, паренек кинулся спасать добро и получил в глаз. Оба наемника — а паренек был убежден, что их наняли для расправы с ним, — убежали, а он вот, сверкая фингалом, продает газету. Уже раскупили полторы пачки.

— За вредность я получу дополнительную плату? — с улыбкой спросил он.

— Я думал трудно будет пробить нашу газету, а оказывается, и распространять ее нелегко, — покачал головой Вадим Андреевич.

— Конкуренция, — заметил паренек. Когда он улыбался, синяк придавал его узкому тонкому лицу с правильными чертами несколько зловещее выражение.

— Как вас звать? — спросила Лина. Она участливо смотрела на него.

— Леша Иванов, — ответил он.  — Студент-третьекурсник университета, все еще носящего имя душителя Жданова. Если не переименуют университет, мы устроим голодовку.

— Чье же вы имя хотите присвоить университету? — поинтересовался Белосельский.