И еще сделал одно открытие для себя Добромыслов: необразованные правители интуитивно ненавидели высокообразованных людей, особенно старой закалки, потому что нынешнее образование было примитивным, шаблонным. Истинная интеллигенция была истреблена, а новой не народилось, да и не могло ее народиться, ибо качества, присущие истинной русской интеллигенции XIX века, огнем и мечом вытравлялись из сознания советского человека. Даже лживая литературно-научная элита, верой-правдой служащая правящей верхушке, ничего общего не имела с настоящей национальной интеллигенцией прошлого. Две популяции людей вырастила советская власть за десятилетия своего существования — это командно-партийная элита, как правило грузные коренастые, отъевшиеся на дефицитных продуктах мордастые безликие личности, ни уха ни рыла не разбирающиеся в тонкостях возглавляемых ими ведомств, и как ржаное поле ранжирно-одинаковые, почти все на одно лицо трудящиеся города и деревни. И там и там таланты и личности выдергивались как в поле сорняки. Великий «пропольщик» всех времен и народов со своими верными слугами-надзирателями безжалостно «выпалывал» все, что выделялось из ряда… Вот почему послереволюционный русский народ и его бдительные надсмотрщики, каждый имел свое общее лицо. Масса трудящегося пролетариата и крестьянства и менее малочисленная, но зато во много крат прожорливая элитарная каста руководящих работников. Эти популяции разительно отличались друг от друга: первые плохо одетые, багроволицые от выпитой некачественной бормотухи, пустоглазые, вторые — упитанные, с животами и животиками, квадратнолицые с холеными руками и тоже розовыми лицами, но не от дешевого портвейна, а от хорошего марочного коньяка, икры, крабов, севрюги-осетрины и прочих деликатесов. В стране образовались два класса, причем, господствующий класс партийно-советской элиты иезуитски выдавал себя за радетеля и чуть ли не слугу трудящегося народа, который боялся и презирал. Различие было даже больше, чем между помещиками и крестьянами, рабочими и фабрикантами, Те обязаны были заботиться о своих людях, хотя бы как рачительные хозяева, а нынешним «вельможам» можно было заботиться лишь о самих себе, а о народе органы позаботятся… Что и было.
Григорий Иванович последние несколько лет в основном имел дело со «слугами народа». Правда, так они величали себя лишь на своих съездах и в печати, а на самом деле были советскими господами и на народ-чернь смотрели с презрением и старались не иметь с ним дела, перепоручая все это помощникам, заместителям. Собираясь на турбазе «Саша», советские господа не стеснялись егеря, привыкли, что он глуховатый молчун да и появляется среди них, когда позовут. Некоторые — кто поумнее — нутром чувствовали, что старик не так-то прост, но это как-то мало их занимало. Егерь был приставлен обслуживать их, водить на охоту, выполнять их прихоти. Одним словом, ублажать. На него и смотрят, как смотрят господа на слугу. У них был свой сытый, сладко-пьяный мирок и они знали, что тут хозяева. Все свои и никто никого не продаст. И многие важные вопросы, связанные с ростом их благосостояния, решались именно здесь. Разнежась после баньки, они приглашали Добромыслова за стол, угощали, но, убедившись, что тот трезвенник, отстали, хотя и считали это чудачеством. И потом, от их пиршеств всегда кое-что и оставалось, так что егерь не должен быть на них в обиде. Его и своих личных шоферов ценили за молчание: рассказывать кому-нибудь про то, что случалось на турбазе, было преступлением. Такой прислужник немедленно изгонялся и на его место заступал другой, который умел держать язык за зубами. Бояться-то им, конечно, было некого, сами хозяева, но береженого, как говорится, Бог бережет… А если жены узнают про «мамзелей», которые им в дочери годятся? «Мамзели» тоже подбирались не болтливые, из технических секретарш, комсомольских работников, буфетчиц, стенографисток-машинисток.
Григорий Иванович понимал, что если Вадим останется на турбазе, то это хозяевам не очень-то понравится, опять же лишний глаз… А в хорошем загуле всякое бывает! Кому приятно, чтобы тебя увидели в непотребном виде?.. В любом случае до осени внук поживет с ним, скажет, что приехал на каникулы, а дальше видно будет… Не век же сидеть ему, старику, на турбазе «Саша»? Правда, до приезда Вадима он полагал, что можно тут и закончить свой век. Жить вдали от шума городского ему нравилось. Пока крепок и проворен, на охоте его будут держать, а захворает, ослабеет, другого, помоложе найдут…
— Дедушка, вернутся папа и мама? — спросил Вадим.