Чёрные ангелы в белых одеждах

Где-то в середине марта на «газике» пожаловали Борис Львович Горобец, секретарь райкома Алексей Лукич Сидоркин, с ними две «мамзели» в одинаковых каракулевых шубках. Привез их неизменно жизнерадостный Василий Лукьянов. Он был в черном полушубке, рыжей ондатровой шапке и мягких серых валенках не фабричного производства. В таких же валенках были Горобец и Сидоркин. Женщины — в теплых высоких сапожках на меху.

Григорий Иванович был предупрежден по рации и к приезду гостей баня уже была протоплена, а в «банкетке» накрыт стол, только вот выпивки и закуски не стояло на нем — это забота Василия. Два дня назад дед с внуком вытащили из лунок с насаженными на крючки живцами четыре щуки, одна потянула на два килограмма. У деда был безмен. Уха млела в русской печи, аппетитно смотрелись на большой сковороде до хруста нажаренные куски щуки.

— День-то какой, братцы! — вынимая из машины большую сумку с позвякивающими бутылками и консервными банками, улыбался шофер, — Солнышко светит, с крыши капель, птички чирикают… А у нас в Пуш-горах дороги развезло, снег с грязью, а как подморозит — люди руки-ноги на гололеде ломают…

— Василий Семенович, — когда шофер присел на крыльце покурить, подошел к нему Вадим, — Вам жалко Сталина?

— Сталина? — удивленно посмотрел на него тот — А чего его жалеть? Он пожил на белом свете как ни одному царю не снилось! Заместо бога на пару с Лениным стали. Ежели все их памятники, что понаставлены в стране, расплавить, так металлу хватит на весь год… Чего мне Сталина жалеть? Я его только на портретах да в кино видел, когда он доклад седьмого ноября делал, целый час показывали, бубнит и бубнит… Я вот про что, Вадя, думаю: помер Сталин, а вместо него все какая-то мелочь норовит в главное кресло вскочить! Маленковы, Берии, Булганины, Хрущевы… Кто они по сравнению со Сталиным? Так, воробышки, прыгают, исподтишка клюют друг дружку, чирикают… Когда Сталин помер… — шофер оглянулся на дверь и понизил голос: — сведущие люди говорят, неделю боялись об этом народу заявить и этот бюллетень о болезни нарочно придумали, чтобы подготовить. А почему так? Боятся чего-то… Вот какие дела, Вадик!

— Мне его не жалко, — сказал Вадим — Он папу и маму арестовал и посадил в тюрьму… Была амнистия, а их не отпустили.

— Да разве Сталин сажал? — хмыкнул Василий — Он и знать-то про это не знал. Сажали энкавэдэшники, у них норма такая спускалась сверху: сколько в квартал нужно посадить… За что же им деньги платят?

— Воров, бандитов надо сажать, а честных-то людей зачем?

— Ежели обо всем таком думать, башка, Вадик, треснет, — засмеялся шофер. — Как это немцы говорили: пусть за нас фюрер думает! Те, кто там, наверху, нас не спрашивают, что им нужно делать… Каждый сверчок — знай свой шесток…

— Ты знаешь?

Василий внимательно взглянул на мальчишку, почесал пос:

— К выпивке, что ли? А я женке обещал вечером вернуться… Да, ничего, она у меня привыкшая. Знает, что я при начальстве… Это и есть мой шесток: быть при начальстве. И знаешь, я не жалуюсь. Думаешь, ты один пострадал? Моего деда тоже в тридцать седьмом кокнули… И знаешь за что? Он ухаживал за одной видной дивчиной, а соседу она тоже нравилась. Он взял и накатал телегу на деда, мол, затаившийся враг, критикует советскую власть, жалеет царя и генералов… Так что усатого Сталина мне нет никакого резона жалеть, он-то никого не жалел…

Услышав, как стукнула дверь, он прикусил язык и совсем другим тоном заговорил:

— Я и говорю, Вадя, вы живете с дедом, как в раю! Тишь, благодать и начальства не видать… А медведи в гости к вам не заходят?

— Какие медведи? — пробурчал Вадим и зашагал по обледенелой тропинке к своему дому. Веселый шофер ему нравился, но вот серьезно поговорить с ним просто невозможно: шуточки, улыбки, намеки. Резануло слово «тоже», это когда он сказал, что его деда тоже в тридцать седьмом кокнули… Почему «тоже»? Кого он имеет еще в виду?

В «банкетке» раздался громкий смех. Высокий женский голос выкрикивал: «Боренька, кто нам обещал баню с шампанским?».

Густой голос в ответ:

— В бане пьют пиво, дорогуша!

— А я хочу шампани! — капризно возражала «дорогуша».

— Твое желание для меня закон…

Сейчас пойдут париться: сначала женщины, а немного погодя мужчины. Когда они там двое на двое, Василий в баню носа не сует. Его зовут из предбанника пива с воблой поднести, водки, шампанского. И лишь женщины, раскрасневшиеся с мокрыми волосами, закутанные в льняные казенные полотенца, прошествуют в накинутых на плечи шубах в корпус, Василий степенно идет парить «господ начальников». Березовые веники заранее преют в алюминиевом тазу в горячей воде. Василий в брезентовых рукавицах и черных трусах двумя вениками истово хлещет по спинам, животам, рыхлым грудям тяжело переворачивающихся на полке багровых потных мужчин. Слышатся протяжные охи, вздохи, стенания, возгласы: «Ох, хорошо! Меж лопаток, Вася! У-у, здорово!». В эти блаженные возгласы вплетается добродушный Васин тенорок: «Командир, перевернитесь! Вот так… Сейчас я пройдусь вдоль хребта, теперича на спинку, руки под голову…».