Черные бароны или мы служили при Чепичке

— Это не просто досадно, — ответил капитан, — Это прямо-таки прискорбно. Процент рабочих и малоимущих крестьян, допускающих проступки, неуклонно растёт. Кто-нибудь из них, по крайней мере, закончил школу?

— Нет, — обманул его надежды Троник, — но избили они меня изрядно. Лицо опухло, а на заду синяк. Подобного я не простил бы даже комсомольцу. А возможно, и члену партии.

— Ладно, товарищ лейтенант, — сказал капитан, — я немедленно ознакомлю с этим случаем товарища командира, и подчеркну, что вы настаиваете на передаче виновных военному прокурору.

Вскоре после этого лейтенант Троник собрал комсомольский актив.

— Товарищи, — произнёс он, — это грустно, но комсомольская работа в нашем подразделении буксует. Вы все наверняка знаете, что произошло. Рядовые Мацек и Цина подняли руку на своего командира. Дело не во мне, товарищи, дело в том, что в моём лице они напали на всех политработников, на всю нашу народно–демократическую армию, и по сути…

— На целый социалистический лагерь! — подсказал ему Кефалин.

— Да, — согласился лейтенант, — Каждым своим поступком мы демонстрируем, на какой стороне баррикады мы стоим. Ударив политработника, представителя прогрессивной социалистической политики, мы даём пощёчину всему нашему строю, и попадаем, таким образом, вне зависимости от нашего субъективного замысла, в число вредителей. И наоборот, когда мы помогаем компетентным работникам, мы укрепляем нашу республику, и… что у вас, Ясанек? Случаем, вас никто тоже не избил?

— У меня болит зуб, — всхлипнул Ясанек, потирая опухшее лицо, — Днём я пошёл к зубному, но у них там было партсобрание, и зубной не мог уйти, потому что у него был реферат о важности тяжелой промышленности.

— Вот видите, мы живём во время великих перемен! — поднял палец лейтенант Троник, — На всех предприятиях от Аша до самого Бузулука ведётся интенсивная политическая работа. Мы все готовы строить лучшую жизнь и отразить империалистическую агрессию. И в такое время, товарищи, вдруг придут какие-то тунеядцы, влепят мне пару раз по морде, да вдобавок ещё и грубо пнут! Я, товарищи, такое поведение без колебаний называю белым террором и идеологической диверсией!

— Мы в этом смысле не всё понятно, — признался Кефалин, — Когда старшего лейтенанта Мазурека бьёт жена — это тоже белый террор?

— Это не террор, а позор! — взорвался Троник, — И этот вопрос должен решаться на высшем уровне! Я сомневаюсь, что поведение гражданки Мазурековой продиктовано каким-то идеологическим мотивом, но в любом случае это безобразие! Впрочем, гражданка Мазурекова форму не носит, так что я не могу привлечь её к ответственности. А Мацек и Цина как раз военнослужащие, что им ещё выйдет чертовски боком!

— Уже почти два года выходит, — сказал Кефалин, — и не только им.

— А кто виноват? — спросил лейтенант, — Я, что ли? Я, посвящающий подразделению не восемь, а двенадцать часов в день!

— Иногда чем меньше, тем лучше, — прошептал Кефалин, но лейтенант уже распалился, и, сопровождая свои слова мощной жестикуляцией, продолжал:

— Я стараюсь, товарищи, я думаю о ситуации в подразделении днём и ночью, а кто не старается, так это как раз вы! Комсомольский актив! Почему вы не разъясняете остальным товарищам пользу военной службы так же, как и законы развития общества? Только потому, товарищи, что вы лодыри и безответственные элементы! А я вам доверял, рассчитывал на вашу помощь. И чего я дождался, товарищи? Кефалин — один из худших солдат в подразделении, Анпош разглашал военную тайну, Ленчо публично разжаловался, а Ясанек и Бобр тоже расслабились. С кем мне сотрудничать, как не с комсомольцами? Может, мне обратиться к кулакам и диверсантам? Может, мне договориться со шпионами? Товарищи, я вам говорю прямо — куда меня общество поставит, там я с радостью и самоотверженностью веду политическую работу! Но это, товарищи, меня уже, честно сказать, достало!

На стройках дебаты о девушках сменились догадками о том, сколько получат Мацек и Цина за инцидент с лейтенантом Троником.

— Скверно дело, парни, очень скверно, — твердил кулак Вата, — Когда в Вейпртах создавали колхоз, хуторянин Грубал скинул агитатора Шумеца в пруд. Ничего агитатору не стало, просто воткнулся головой в грязь и проглотил пару пиявок. И знаете, сколько Грубалу вкатили?

— Грубал воспротивился социализации деревни, — сказал Ясанек, — и его настигла революционная справедливость. Мацек против колхозов ничего не имел.

— Это правда, — согласился Дочекал, — был пьяный, а это смягчающее обстоятельство.

— Ошибаешься, — перебил его Кутик, — Опьянение теперь не смягчающее, а отягчающее обстоятельство. Если хочешь кому-нибудь разбить рожу, то только в трезвом состоянии. Я когда встречу лампасника один на один, так врежу ему разок в нос, закину его в кусты и смоюсь.

— Бедные лампасники, — вздохнул Кунте, — Жаль, что существуют они лишь в твоих буйных фантазиях.

— Ты мне не веришь? — оскорбился Кутик, но Кунте лишь махнул рукой.

К толкующей компании подошёл мастер Пецка.