Черные боги, красные сны (Сборник)

Смит видел, как по гребешку лидера прошла мелкая дрожь и он окрасился в нежнейший оттенок розового цвета, потом стал темнеть, пока не превратился в малиновый, а затем — в ярко-красный. Цвет становился все более интенсивным, пока не потряс все существо Смита, хотя он и не понимал почему. Он понял только, что эмоция, выражаемая этим цветом, достигла пика своей интенсивности и это совершенно покорило всю толпу — красноречие лидера было столь совершенно, что душа каждого внимавшего ему трепетала при малейшем дрожании его хохолка.

Смит не мог разделять этих эмоций вместе со всеми. Он не понимал и части того, что тут происходило, но, по мере того как он внимательно следил за происходящим, кое-что постепенно для него прояснялось. Они торжествовали, они радовались, они купались в блаженстве. И эти существа вовсе не были прирожденными ненасытными вампирами, которые питаются ощущениями и эмоциями, как их описывала ему Джулхи. Его инстинкт и на этот раз не подвел его. Разве можно было, наблюдая эту согласованную гармонию чувств, не заметить энтузиазма, который охватил их всех сейчас? Это Джулхи была такой, как она их описывала, она оказалась выродком среди них. Она и ее единомышленники, скорей всего, представляют только одну группу, и то не очень многочисленную, среди этих непостижимых существ, группу, представителями которых движут гораздо более низменные побуждения и мотивы, и они не способны обрести силу среди большинства. Смит ясно видел, что собравшимися здесь на площади владеют величественные, возвышенные чувства. Его изумленное сознание трепетало, глядя на эту благоговейную толпу.

И когда он это осознал, в нем поднялся дух неповиновения, бунта и он весь напрягся, чувствуя, как в нем пробуждается гнев, гнев на свое бессилие, гнев на неопределенность своего положения, которое делало его бессильным. И Джулхи почувствовала это. Он увидел, как она разворачивается, он увидел, что ярость все еще горит на ее хохолке, а ее единственный глаз пылает, как раскаленный красный уголь. Из ее жестких губ вылетело яростное шипение, а по ее хохолку пробежали цвета, названий которых он не знал, но ясно было и без всяких слов, что она вне себя от злости, которая жгла ее, как луч бластера. Вероятно, единодушие толпы и слова оратора лишь раздули пламя ее гнева — при первой же слабой попытке бунта своего пленника она резко повернулась и, расталкивая тесно стоящих соплеменников, стала выбираться вон.

А они, похоже, и не заметили ее присутствия и не почувствовали, как она с силой проталкивается сквозь их ряды. Все глаза были устремлены на вождя, все перистые хохолки трепетали в совершенной гармонии с его собственным. Благодаря энергии его красноречия все они теперь составляли единое целое. А Джулхи бежала прочь, куда-нибудь подальше от этой запруженной толпой площади, и на нее совершенно никто не обращал внимания.

Смит следовал за ней как тень, непокорный, но совершенно бессильный что-либо сделать. Она мчалась по ломаным, угловатым улицам подобно яростному ураганному ветру. Ему так и не удалось до конца понять причины всепожирающей ярости, которая с каждой минутой разгоралась в ней все ярче. Впрочем, у него все-таки были смутные подозрения, что его догадка оказалась верной. Когда он наблюдал, какой эффект произвела речь оратора на собравшихся на площади, он понял, что Джулхи и в самом деле выродок, что она противопоставила себя всем остальным, что ее не понимают и не принимают в этом обществе и за это она ненавидит всех еще больше.

Она притащила его на одну из пустынных улиц, стены домов на которой время от времени превращались в обросшие зеленым мхом руины, и опять воплотилась в ту форму, в которой явилась ему в самом начале. На этой улице сами руины, казалось, странным образом мерцают, то вспыхивая светом, то угасая и погружаясь во мрак, что производило впечатление последовательных ритмичных волн, которые омывали их обоих, и вдруг он понял, что время здесь течет гораздо медленней, чем в его мире. Он понял, что эти волны света и тьмы — смена дня и ночи в том древнем, давно успевшем разрушиться городе.