Черные дельфины

— Потому что вместе с этим придется принять то, что сами отчасти виноваты. Недоглядели, не были достаточно внимательны, заботливы. Прости! Но я знаю, ты сама это понимаешь.

— Да, — Инга покачала головой, — ты прав.

Катя сидела в наушниках. Боясь, что между родителями снова вспыхнет ссора и не желая этого слышать, она включила звук на полную громкость, так что песню Shape of You было слышно уже с порога.

Инга подошла к ней и обняла. И плакала долго, беззвучно. Ей не было видно, но она чувствовала, что Катя тоже плачет, и ей недостает сил обхватить ослабшую мамину руку. Вошёл Сергей и притянул их к себе. «Мои девочки! — шептал он горячо. — Бедные мои девочки! Хорошие мои!»

И в этот миг они снова были одним целым, как раньше. Как в те любимые минуты, когда Катю в первый раз принесли на кормление, Сергей подкупил знакомых акушерок, его пустили в палату под видом кардиолога, они сидели с Ингой обнявшись, со страхом и радостью держа на руках микроскопическую дочь в смешной казенной шапочке. Или когда Сергей притащил Кефира, они с Катей долго упрашивали Ингу оставить пса, получили наконец её согласие, и Катя повисла на её шее, а Сергей подхватил обеих на руки и закружил по комнате, пока они не повалились на диван. Стоит ли эта короткая непредсказуемая жизнь тех ссор, обид и обмана, что были после? Или им хорошо только сейчас, только в эту минуту, а потом всё начнётся снова и будет ещё больнее?

Инга высвободилась из рук Сергея. Катя вынула наушники и выключила музыку. Сергей пожал плечами и пошёл ставить чайник.

— Смотри, что я тут нашла! — сказала Катя и протянула Инге какую-то поблёкшую цветную фотографию.

Она не сразу узнала старую квартиру академика Штейна — ту, которую Олег в семнадцать лет получил в наследство от отца. Олег никогда в ней подолгу не жил. После развода родителей, в одиннадцать лет, он остался с матерью. Эмма Эдуардовна вскоре получила двушку от театра, и они съехали из большой профессорской квартиры. Измена и уход любимой Эммочки стали ударом для Аркадия Соломоновича Штейна, измученного бессонными ночами в лаборатории и нервными командировками на полигон. Случился инфаркт, и через семь лет, когда Олежка провалил экзамены на физмат, — второй, последний.

В квартиру отца Олег не вернулся. Он сдавал её то одним, то другим друзьям, водил в неё большие богемные компании — с мальчиками со сценарного и режиссёрского и девочками с актёрского. Сам он уже учился во ВГИКе на оператора — мама по своим каналам устроила.

Как раз в то время Инга брала интервью после спектакля у какого-то начинающего многообещающего и с беспечным студенческим ураганом вылетела из гримерки и приземлилась на старом кожаном диване в квартире покойного физика-ядерщика академика Штейна.

Эту квартиру Инга запомнила хорошо. Она была таинственной и затемнённой, как древнее капище. Углы с пыльными фикусами до потолка, книжные шкафы с бесчисленными томами, в том числе на английском и немецком. Обои, не менявшиеся с пятидесятых годов. Мебель красного дерева. Большой, на двенадцать персон, чешский сервиз в мелкий царственный узор. Приборы — с неимоверными ножами для рыбы и невиданных «морских фруктов». А на стенах графика — Дейнека, Верейский.

Но ничего из этого тогда не ценилось ни Олегом, ни тем более его гостями. Сервиз бился на счастье, приборы терялись или расхватывались на сувениры. Книги кто-то уносил почитать безвозвратно.

Зато в этой беспечности было весело и непринуждённо. Пели под гитару, танцевали по скрипучему паркету, рассуждали, спорили и дрались «на почве искусства», играли в карты, в пьяные безудержные фанты.

Внезапно, на беду уже успокоившейся за сына Эмме Эдуардовне, Штейн увлёкся фотографией, оформил академ (опять же мама вынужденно бегала по инстанциям) и уехал в какую-то горячую точку — то ли в Чечню, то ли на афганскую границу Таджикистана. Вернулся он совсем другим человеком — суровым, холодным и замкнутым. Кино почти не снимал — только иногда, для друзей. Неожиданно его фотография из военного цикла получила премию на престижном международном конкурсе. Его тут же заметили на родине — устроили персональную выставку, дали мастерскую.

Потом Олег перекинулся на коммерческую фотографию, его взяли в «QQ». Он снова стал более общительным, но не более открытым, тусовался в полуподвальном кафе на Маяковке. По духу они были совсем не те, что на старой профессорской квартире. Здесь Штейн никогда не напивался и не разбалтывался, зато умело повышал градус публики и развязывал чужие языки. Это было что-то вроде продолжения их с Ингой работы в журнале, только в другой обстановке.