Черные доски

Это было сто тридцать лет назад. Обыкновенная икона могла бы не простоять столько лет в крестьянской избе, но к иконе, спасенной из огня, особое отношение. Ее берегут, ее чтят. Мать завещает дочери не выбрасывать эту икону. Дочь, состарившись, наказывает своей дочери.

Мой дед, Алексей Дмитриевич, умерший в 1933 году, родился в 1849-м. Его отец, мой прадед, мог быть 1820-го или даже 1810 года рождения. Значит, пожар в Пречистой Горе был во времена наших прадедов и прабабок. То есть это было сравнительно недавно, и если поехать теперь в Пречистую Гору и хорошенько поспрашивать… И вот я почувствовал, что у меня захватило дух.

Возможность прикоснуться к седой, в восковых накрапах и в душистой копоти старине, осязаемая реальность старины лишили меня возможности думать о другом. Человеческая натура такова, что всякое распутывание следов и событий, всякий, как теперь мы говорим, детектив увлекает человеческую натуру и поглощает ее целиком.

Через несколько страниц «Статистическое описание» предложило новую занимательную задачу. Там, где описывались село Черкутино и входящие в Черкутинский приход деревни, была сделана сноска, набранная мелким шрифтом. Вот эта сноска от слова до слова:

«В часовне при деревне Горямине находится замечательная по древности икона святых Бориса и Глеба».

В первые дни моего увлечения в нашем селе жил молодой художник, выпускник ВГИКа Женя Игнатьев. Тетя Поля, у которой он квартировал, называла его Женюшка. Тотчас это имя привилось к молодому человеку, и мы тоже не называли его иначе.

Женюшка собирал в нашем селе материал для своей дипломной работы. Он бродил по окрестностям с этюдником и писал акварелью разные пейзажи, а также портреты жителей нашего села. При всем том у него оставалось много свободного времени. Мы часто встречались и подолгу разговаривали. А так как я не мог в те первые дни моего увлечения говорить о чем-нибудь другом, кроме старых икон, то наш разговор все время вертелся около них. Я не замедлил прочитать Женюшке про обе часовни, про сгоревшую в тридцатых годах прошлого века и про другую, существовавшую еще в год выхода книги, то есть в 1893 году. Как маршалы перед сражением, мы начали обсуждать предстоящие экспедиции.

Мы выбрали, с чего начать. Все как будто складывалось в пользу Горямина. Во-первых, близость. До Горямина от нас не больше трех километров, в то время как до Пречистой Горы двенадцать. Во-вторых, близость временная. Пречистенские иконы спасены из огня сто тридцать лет назад, а горяминская «Борис и Глеб» семьдесят лет назад все еще стояла в часовне. В-третьих, большая определенность. Одно дело – «сохраняются в домах приходских крестьян», и совсем другое дело – «в часовне находится»…

Хотя, если раздуматься, ни один из трех пунктов не давал горяминскому варианту никаких преимуществ. Во-первых, для автомобиля нет разницы между тремя километрами и двенадцатью. Во-вторых, сто тридцать лет и семьдесят, конечно, разные сроки, но между ними нет принципиальной разницы, оба они восходят к дореволюционному периоду России. Дело не в сроках. За один год могло сделаться больше, чем за предыдущие сотни лет. В-третьих, определенность на поверку тоже оказывалась относительной. В доме приходских крестьян, пожалуй, даже больше шансов было уцелеть черной старой доске, нежели в часовне посреди деревни.

Так мы обсуждали со всех сторон каждый из двух вариантов, пока Женюшка не воскликнул:

– Что мы думаем, всего ведь три километра. Через несколько минут мы будем на месте и все увидим в реальности. Давай заводи мотор!

Наша первая экспедиция (в дальнейшем мы стали называть их спасательными экспедициями) началась.

Конечно, рассуждали мы во время десятиминутной езды, часовня в Горямине погибла. Небывалый никогда и нигде в мире ураган прокатился по земле за эти десятилетия. Он перемешал дворцы, храмы, семьи, сословия, целые народы – все, что находилось на территории государства. Возможно ли после этой бури найти микроскопическую (в масштабах бури) дощечку с изображением Бориса и Глеба, прокоптившуюся от свечей и лампад. Неужели, хотя бы и в самой глубине океана, могут найтись некоторые закоулки, некоторые слои воды, не затронутые, не взбаламученные, не перемешанные великим ураганом. Этого не может быть, и часовня в Горямине погибла.

Но если она и погибла, то гибель ее произошла на глазах людей, которые до сих пор обитают в Горямине и могут про нее рассказать.

Горямино располагается на крутой горе, сбегает по ней на луг к речке Ворще. Мы заехали в деревню сверху и спускались вдоль улицы на тормозах. Мне не хотелось оставлять машину на таком крутом спуске, и я все выбирал поперечный проулок, чтобы своротить в него и поставить машину поперек склона. Такой проулок вскоре попался, я повернул руль, и мы остановились на зеленой лужайке возле женщины, стиравшей белье. Цинковое корыто стояло на табурете. Женщина в фартуке старательно намыливала большую тряпку.

Это была наша первая экспедиция. Мы не знали, с какого конца начинать разговор, и сказали пока самое необходимое и естественное:

– Здравствуйте.